Всю дорогу до рейдера я твердил себе, что это — не бегство, и что один лишний боец, пусть и десантник, ничем бы Биггеру не помог, но тем полетом моя душа была рассечена пополам и что‑то, возможно большее и лучшее, осталось позади.

На борту я узнал, что информация о последних днях первой экспедиции передавалась трижды. Я не стал поднимать шума — Пауэл и так уже был конченным человеком. Его отправили в отставку тихо и без выходного пособия, а я остался лейтенантом, поскольку выполнил сложную боевую задачу в сжатые сроки и почти без потерь. Возможно, Компания просто не хотела раздувать скандал.

Бесценный опыт, приобретенный мною на Гениусе, не пропал даром — впоследствии я летал с командами прикрытия двадцать раз. За пятнадцать лет от лейтенанта я дослужился до командора, дважды был женат и оба раза развелся — служба не оставила места для личного. Десант стал для меня всем — и семьей, и смыслом жизни, надо полагать, станет и могилой.

Когда я получил назначение в группу прикрытия третьей экспедиции на Гениус IV, я почти не удивился.

Корабли Компании (целый флот!) ждали нас на орбите. Пузатые транспортники–контейнеровозы, сверкающий хромом пассажирский лайнер, неуклюже–шипастый орбитальный комплекс связи. Наш рейдер перед этими громадами как‑то уменьшился и усох.

Я связался с руководством экспедиции, обменялся любезностями и выслушал их приветствия с достоинством кадрового офицера. Видно было, что они психуют, иначе обошлись бы своими спецами, не стали бы вызывать нас.

Первая высадка должна была произойти в районе прежней колонии, в Компании хотели быть уверенны, что не нарушают чьи‑то права, наверняка и журналистов с собой прихватили.

Я полетел на планету с первой группой, авторитет командора позволял мне ничего не объяснять. Голубой шар Гениуса безмятежно висел в пустоте перед нами, планета еще не знала, кто идет. Техники компании везли с собой мощные машины и какие‑то вирусы — через два года местные виды сохраняться в лучшем случае на островах и в старых отчетах доктора Венсон. Я почти хотел увидеть эту планету раздавленной и уничтоженной — здесь я впервые узнал, что такое бессилие и страх, такое не прощают.

Челнок опустился знакомую долину. Я защелкнул забрало шлема, оглядел свой маленький отряд и вышел первым. Примятая челноком голубая трава доходила мне до пояса, серебристые соплодия гнули к земле толстые фиолетовые стебли. Ровный и густой ковер растительности простирался, докуда хватало глаз, от летного поля не осталось и следа. Мы выгнали из челнока краулер и двинулись по знакомому маршруту, сквозь холмы, в сторону гор.

Машина лавировала в зарослях лилового кустарника, увешанного гирляндами темно–коричневых цветов, среди ветвей что‑то пощелкивало и потрескивало. На месте первого лагеря я велел остановиться. Надо было осмотреть местность тщательно, кругами, компания желала иметь доказательства того, что хозяев у планеты нет. С камер наших шлемов шла непрерывная трансляция, что начальство будет делать с этой записью, я знать не хотел.

Десантники вытащили из краулера биолокатор и мы двинулись вперед плотным клином, настороженные и взвинченные до предела. Толку от долбанной техники было чуть — бага, притаившегося между кустов, я заметил первым. Мы замерли. Такой крупной твари мне встречать не приходилось — панцирь диаметром метра четыре и почти в два высотой. Жук вел себя на удивление смирно — лежал, вяло развесив по сторонам перистые усики, и не шевелился. Солдат справа от меня медленно вытягивал из‑за спины ракетницу.

— Терри, Терри! — позвал из‑за холма детский голосок.

Баг вскочил, зазвенев колокольчиками, продетыми в края панциря, и бодро затрусил на зов. На спине у него я разглядел что‑то вроде большой, обернутой поролоном ручки.

Картина реальности свернулась и развернулась, как в калейдоскопе, изменив мир вокруг до неузнаваемости.

По ясному небу чужой планеты плыли перистые облака, голубая пшеница шуршала спелыми серебристыми колосьями, в изящно подстриженных лиловых кустах стрекотали иноземные сверчки, бирюзовые светляки роились вокруг коричневых соцветий.

— А звонкий девчоночий голос задорно пел:

— Алекс, Алекс, дурачок,

— Взял на бабочек сачок,

— А у этого сачка,

— Нет ни ручки, ни крючка!

Глупая дразнилка.

14.06.2000. Москва