Июнь — прекрасное время для поездки домой. Уже почти два года носил он серую полевую военную форму. В ней он вдоль и поперек пересек Запад, от Люттиха до пролива Ла-Манш, до Арраса и, в конце концов, до казарм в Метце.

— Да, парня бросает по свету, — говорил всякий раз дедушка Вильгельм, когда приходило письмо из дальних мест. — В Мировую войну мы десять месяцев пролежали в одних и тех же окопах, пересчитывая дождевых червей, а сегодня солдаты едут к Рейну на прогулку.

В то время, как весь поезд спал, он стоял у окна, силился прочитать таблички с названиями городов и сел и старался распознать населенные пункты по церковным башням и аллеям. Его беспокоило то, как его боевые друзья воспримут Восточную Пруссию. Часто они подтрунивали над ним из-за его тягучей и обстоятельной речи. Они спрашивали, появилось ли уже в Восточной Пруссии электричество, действительно ли детей приносят аисты, правда ли, что сразу же за границей Пруссии начинается Сибирь? Когда поезд за Алленштайном вошел на территорию Мазур, Вальтер Пуш приветствовал местность словами: «На самой обочине культуры расположились Мазуры».

Толку было мало, когда он заявил, что девичья фамилия его матери Лангбихлер, и она ведет свой род от жителей Зальцбурга, которые двести лет назад прибыли в Восточную Пруссию в качестве беженцев. Его слова о том, что по отцовской линии Розены являются выходцами из России, еще больше усугубили положение. «Тогда ты наполовину русский!» — стали они смеяться над ним.

Их поездка закончилась в Коршене. Кроме внушительного вокзала, где пересекались несколько железнодорожных путей, ничто на многие километры не напоминало о том, что это в действительности был город. Янош из Гельзенкирхена, страдавший из-за отсутствия женщин и жаловавшийся фельдфебелю, что видел их во время долгого пути лишь из окна поезда, спросил Роберта Розена, может быть, в этой местности все же имеется нечто из женского пола? О существовании какого-либо борделя в Восточной Пруссии тот никогда не слышал. Женщины, которых он знал, работали в огородах и на полях. Они кормили грудью своих детей, раскладывали белье на лугу для отбеливания и заботились о том, чтобы еда была вовремя подана на стол.

В конце вокзала стояли две девушки со светлыми косами и угощали горячим кофе. На привокзальной площади играл военный оркестр, приветствуя наступающий день:

— Эту песню исполняли для солдат во время Мировой войны, [10]— со знанием дела сказал Гейнц Годевинд. А Вальтер Пуш припомнил, что песня «Птички в лесу» десятилетиями была вне конкуренции и под ее мелодию он танцевал полонез со своей Ильзой.

Из Коршена они выдвинулись навстречу солнцу, стараясь укрыться от него под сенью молодой листвы древней дубовой аллеи. Лейтенант Хаммерштайн заявил, что эти деревья велел посадить Наполеон. На вопрос, что, к дьяволу, Наполеон делал в этой местности, объяснений не последовало. Лишь Годевинд знал ответ: «То же самое, что и мы».

Они шагали навстречу Мазурской глуши. Так было написано на старых картах местности, а слово «глушь» соответствовало тому, что знали все: на Востоке культура теряется в непроходимых лесах, по ту сторону границы она вообще исчезает бесследно.

По деревням они маршировали в ногу, пели строевые песни местным жителям, стоявшим у обочин дорог, дети махали им руками. Всем было радостно и весело, даже погода была хорошей. Кроны старых дубов дарили пехотинцам прохладу, многие мечтали искупаться в одном из тысячи озер.

На рыночной площади небольшого городка рота устроила привал. Солдаты выстроились в очередь перед трактиром, чтобы купить порцию мороженого за один дитхен. [11]Кроме Роберта Розена никто не знал, что такое «дитхен». Но здесь хоть, по крайней мере, имелись женщины. В длинных черных юбках, в белых платках, повязанных на голову, стояли они у столов и выкрикивали: «Творог, яички, масло луговое». Что касается провизии, то в этом плане ничто не напоминало о войне.

Свой лагерь они разбили перед ветряной мельницей на обочине шоссе. Санитар, взявший на войну свою «Лейку», фотографировал солдатский быт на фоне мельницы и обещал сделать отпечатки. По просьбе солдат мельник отомкнул цепь от крыльев мельницы. Они запели как летящие у самой земли лебеди, обдувая при этом прохладным воздухом.

Ватага ребят, возглавляемая учительницей, прибыла строем «в колонну по три» к шоссе, чтобы приветствовать солдат. Они образовали полукруг рядом с бойцами, отдыхающими на обочине дороги. Учительница, молодая женщина в туфлях на высоких тонких каблуках, дирижировала, когда дети пели песню «С первой росой в горы…». Когда они закончили, на дорогу вышел семилетний карапуз, выбросил вверх правую руку, щелкнул деревянными каблуками и прокричал «Хайль Гитлер!»

Солдаты смеялись. Лейтенант беседовал с учительницей, а затем рассказывал во время марша, что эта женщина живет в Кельне, сюда, на край земли, ее отправили в приказном порядке, она ужасно тоскует по дому и готова вернуться домой хоть пешком. Янош предложил проводить ее до дома с положенными в таких случаях привалами, которые можно было бы, само собой разумеется, устраивать прямо в полях, где зреет урожай.

После обеда они прибыли в Ангербургише. Лейтенант расстелил карту и заявил, что во время Мировой войны в этой местности шли тяжелые бои. Одним словом, эта земля была обильно полита кровью. Здесь страшно свирепствовали казаки. Больше так не должно повториться. Поэтому они сейчас шагают на Восток.

У озера Мауэрзее артиллерийская батарея на конной тяге закончила свой дневной переход. Солдаты повели лошадей на водопой. Роберт Розен ласково похлопывал вспотевших животных. Он с радостью оказался бы в кавалерийской части. Лошади доверяли ему, они напоминали ему о крестьянском хозяйстве Розенов, но подобные склонности германский вермахт не принимал в расчет.

Вечером они купались в озере, разумеется, голышом, поскольку кроме аистов, лягушек, уток и стада коров, щипавших траву на берегу, не было никого, кто мог бы испугать сотню голых мужчин. Они вытащили из камышей ветхую лодчонку, вычерпали из нее воду и вышли на ней в озеро.