— Солнышко! Солнышко! — стонет он и ворочается на лавке, — хочет уйти подальше и спрятаться от солнца.

Маша приглаживает его золотистые, льняные волосики и говорит ему:

— Что ты, Степа! Какое же солнышко!.. Ведь теперь вечер!

Степа раскрывает глаза и как будто ничего не видит и не понимает.

— Вечер! — шепчет он своими сухими, запекшимися губами.

Через минуту вместо палящего жара его начинает прохватывать озноб. Степе чудится, что в избу вошел белый дедушка и оттого подуло на него холодом. Степа дрожит, ёжится, а дед подступает к нему, наклоняется над ним, протягивает к нему свои скрюченные снежные руки и смертельным холодом дышит на него…

«А-а! — глухим голосом рычит на него дед, широко разевая свою беззубую пасть. — Вы, дрянные ребятишки, всю зиму потешались надо мной, палками в меня швыряли… Еще недавно вы говорили, что я скоро растаю, уплыву, что от меня только мокренько останется… Нет, постой! Погоди! Не торопись меня хоронить… Ты, может быть, скорее меня растаешь и уплывешь! Вот как я обниму тебя да прижму к себе покрепче, так у тебя искры из глаз посыплются и голова повалится с плеч!»

И он обнял Степку. Ледяной смертельный холод пронизал мальчугана насквозь. И в правду из глаз его искры посыпались: голова у него так болела, как будто хотела разорваться. Весь дрожа от холода и страха, Степа мечется по лавке, старается сползти с нее и укрыться где-нибудь от объятий страшного деда, — а сам невнятно шепчет:

— Ой, дедушка пришел!.. ой, белый пришел!..

Маша держит его за руку, ласково гладит по голове и успокаивает:

— Что ты, Степа! Что ты, милый! Никого здесь нет… В избе только я да мамка.

Степа слушает и как будто не слышит, раскрывает глаза и ничего не видит: в глазах жар, смотреть ему больно, тяжело, голова кружится и валится с плеч.

И лежит Степа без памяти, без движенья, как пласт…

Однажды вечером после ужина отец печально посмотрел на него и сказал жене:

— Видно, Степке не жить на белом свете!.. Надо ему гроб припасать…

— Погоди! Успеешь!.. Гробик сделать недолго… — молвила ему жена.

А время шло. Снег давно стаял, и ручьи прошумели и белый дедушка уже давно исчез под лучами горячего солнца. От дедки осталась только мутная лужа, да и та давно высохла… Прошла и страстная неделя, прошла и Пасха с веселым колокольным звоном, с куличами и с красными яичками, прошел и Егорий…

Степа не умер, стал понемногу поправляться. Размялись все его болезненные страхи и ужасы. Багровое солнце уже не спускалось над ним, не жгло, не палило его; белый дедушка также оставил его в покое, и не обдавал его своим ледяным дыханьем. Но Степа был очень слаб, и все больше лежал. Отец, и мать и Маша — все были рады, что не пришлось делать гробик для Степки.

В ясный и теплый майский день Степа, в первый раз после болезни, выбрел с Машей из избы. Маша скоро убежала к своей подружке, а Степа остался один. Он присел у завалинки. Ноги еще плохо слушались и худо держали его.

Прежде всего Степа заслонил глаза рукой от солнца и посмотрел в тот проулок, где стоял зимой белый дедушка. Там уж никого не было. Степа вздохнул с облегчением. Очень напугал его снежный дед во время болезни. Будет помнить его Степа, долго не забудет… Степа все смотрел в страшный проулок: вон — колодец, за ним и то место, где стоял дед, далее — береза, плетень, за плетнем — поле… В проулке зеленела травка, береза опушалась молодым листом…

В поле, за плетнем, в ту пору крестьянин пахал на тощей вороной лошади, а вороны и грачи летали над пашней, отыскивали зернышки и всяких насекомых. Воробьи весело чирикали, прыгая по плетню; к ним порой налетали и снова скрывались пеночки, варакушки и другие малые птички. А в ясных сияющих небесах жаворонок заливался.

И слышит Степа, как на другом конце деревни ребята запевают знакомую песенку: «Солнышко, солнышко! Выгляни в окошечко!..» Степа с удовольствием прислушивается к песне, улыбается и сам вполголоса начинает напевать:

Для взрослого, постороннего человека в этой песенке не было ни складу, ни ладу, а нашим деревенским ребятишкам она нравилась: они, видно, понимали ее по-своему… Эту песню они пели во всякую пору, когда вздумается, но чаще всего в такое время, когда солнышко скрывалось за облака или небо грозило дождем и непогодой. Ребята любят красное солнышко… Своею песенкой они как бы вызывали его из-за темного облака, просили его не прятаться от них…

И сидел Степа у завалинки, грелся в солнечных лучах, дышал свежим пахучим весенним воздухом и с любовью смотрел вокруг себя на все знакомое… на голубое небо, на зелень березы, на молодую травку, на первые желтые цветочки, на куриц, рывшихся середи улицы… Степе казалось, что еще никогда не было ему так хорошо, никогда не был он так счастлив, как теперь, после болезни, когда сидел у завалинки на солнечном припеке и смотрел на светлый божий мир. Все перед ним было знакомое, родное, но в то же время во всем этом знакомом было как будто что-то новое для Степы. Он глядел на небо, на зеленую травку — и не мог досыта наглядеться; он слушал чириканье воробьев, далекое пенье жаворонка — и не мог вдоволь наслушаться…

Степа как будто воскрес из мертвых: так близок он был к смерти. И теперь он был рад жизни… Теперь он хотел бы обнять не только всякого человека, но и Медведка, и кошку, и ее котенка, и цыпленка малого, только что вылупившегося из яйца, — ну, прямо сказать, был бы рад приласкать и пригреть всякое живое существо…

Белый дедушка чуть не заморозил Степу: отец о гробике уже поговаривал… А Степа остался жив и — Бог даст — будет жить долго, вырастет, сделается здоровым, хорошим работником, будет покоить отца и мать в старости и станет любить Машу и всех деревенских — «всех людей»…

Так думал и чувствовал Степа в те минуты. Старик кончил и ушел.