— Сказано ведь тебе, Прохоров, что в народе смуту производишь… Как это ты, братец, странно говоришь! — с ласковым видом заметил старшина, подходя к Прохорову.

— Это точно, что никакой смуты от него нет… — опять заворчал кто-то из понятых.

— Экий народ-то… а?.. Дерево! — выразительно промолвил старшина, хлопнув себя по бокам и как бы в величайшем удивлении посмотрев на мужиков.

— Не ваше дело рассуждать! — прикрикнул становой, приосаниваясь, и в свою очередь поднялся с бревна и присоединился к старшине. — Не для того вас сюда взяли… Вы что тут за командиры, а?

— Воля ваша… А старик он смиренный! — говорили понятые.

В продолжение нескольких минут власти вполголоса совещались между собой, после чего становой вдруг выступил вперед.

— Поджигай, ребята! живо! — скомандовал он, обращаясь к понятым и указывая на хату.

Но тут, к сожалению, встретилось непредвиденное препятствие: ни у кого из понятых не оказывалось с собой спичек.

— Ну, что ж? — нетерпеливо крикнул становой.

— Спичек, говорят, нет, ваше благородие! — доложил урядник.

— Что-о-о? Спичек нет! А! — огрызнулся становой. — Нет! У вас есть спички… А это только одно ваше медвежье упрямство!.. Все заодно… У-у, дубье!

Становой был взбешен. Он даже слегка побледнел, чувствуя, что понятые молча нанесли ему оскорбление своим пассивным сопротивлением и в то же время тревожась в глубине души: как бы не увлечься и не озлобить мужиков. С одной стороны, «долг службы» и личное раздражение побуждали его «распорядиться» попросту, по-военному, и тем проучить упрямцев; с другой стороны, в голову лезли неприятные воспоминания о «потерпевших» чиновниках… Дрожащими руками принялся он отмыкать свою дорожную сумку и стал искать спички. Понятые стояли молча, крепко стиснув губы и серьезно посматривая на новую избушку, приговоренную к сожжению. Своею безучастною позой они как будто хотели сказать: делайте, что хотите, — мы вам не помощники! Хоть мы и стоим здесь по службе, но ничего ведать не ведаем!.. Становой решился оставить их в покое.

Он сам чиркнул разом несколько спичек и ткнул их в соломенную крышу избушки. Солома вспыхнула, как порох. Синий дымок взвился и побежал по стрехе. Гарью запахло в воздухе… Прохоров с грустью посмотрел на свою загоревшуюся избушку, построенную для него усердием добрых людей, взглянул еще раз и махнул рукой.

Скоро затрещало пламя, пробираясь по смолистому дереву, и через несколько минут вся хата была уже в огне. Вершины ближайших деревьев зашумели от усиленной тяги воздуха; вместе с густыми клубами дыма дождь искр полетел к небу. В вечернем воздухе, еще недавно таком чистом и ароматном, понесло смрадом и копотью… Тени сгущались в лесу.

Вдруг Прохоров выпрямился — сермяга его спустилась с плеч, он поднял руку… Старик стоял, весь облитый красным отблеском пожарища, и в ту минуту походил на грозного заклинателя. Его седая борода слегка раздувалась от ветра; глаза пристально, настойчиво смотрели в темневшую даль. Он заговорил громко, твердо, словно отчеканивая каждое слово:

— «Горе вам, творящим насилия…» Так сказано в Священном писании, братия…

— Чего ты проповедовать-то выдумал!.. Молчи, молчи, старик! — в один голос напустились на него старшина и урядник. — Полно, полно, Прохоров…

Через час уже догорали последние нижние бревна избушки. Старшина с урядником раскатывали и тушили тлевшие головни, заваливая их сырой землей. Оставалось одно догоравшее пожарище, и на нем черной тенью поднималась уцелевшая печь посреди груды угольев и пепла. Когда раскатывали последние бревна, старшина с усмешкой заметил:

— Вот, Прохоров, и дворец твой догорел… Ступай-ка теперь на Косичево, да живи себе с богом!..

Прохоров промолчал всю дорогу вплоть до Косичева…

Итак, совершилось… «Келья» была сожжена.

Сухари, овсяная крупа и пяток печеных яиц в точности были переданы на другое утро церковникам.

Андрей Прохоров был «водворен»… Впрочем, пожил он у нас в Косичеве недолго, недели две-три, а после того опять скрылся — с тех пор его уже нигде не видали, а может быть, и видели, да не говорят… Надо думать, что теперь окончательно «пропал человек», и на прежнее местожительство его уже более никогда «не водворят»…

(Впервые — Наблюдатель, 1883, № 12.)

Родился в небогатой дворянской семье в городе Великий Устюг Вологодской губернии. Детские годы прошли в глухом уездном городке Никольске в общении с простым народом и политическими ссыльными. По окончании Вологодской гимназии поступил на юридический факультет Петербургского университета, но через полтора года прекратил учебу из-за тяжелого материального положения семьи. С 1865 г. живет скитальческой жизнью: ночлежные дома, грязные петербургские углы, мелкая поденная работа, случайные уроки. Покинув Петербург, странствует по Воронежской, Новгородской, Петербургской, Тверской, Вологодской и Пензенской губерниям, живет в курных избах и вместе с бедняками работает на кулаков.

В 1872 г. по поручению редакции журнала «Дело» совершает поездку по деревням Тверской губернии для изучения сельских кузнечных промыслов. По возвращении работает над лучшим своим произведением «Хроника села Смурина», опубликованном в журнале «Отечественные записки» (1874). Герой романа — крестьянин нового типа, человек с пробуждающимся классовым самосознанием, стремящийся изменить окружающую жизнь. Писатель народнических убеждений с тревогой и грустью наблюдает расшатывание общинных традиций, классовое расслоение деревенского мира, но в то же время чувствует неистребимость нравственных порывов к добру и справедливости в народной душе.

В эти годы Засодимский становится сельским учителем, обнаруживая незаурядный педагогический талант, пробуждая любовь к просвещению в крестьянах деревни Меглецы. Для взрослых он организует специальную вечернюю школу. На деревенских сходках учитель становится добрым советчиком и неизменным ходатаем по всякого рода крестьянским делам. Но такой человек неугоден местному начальству и сельским богатеям: его высылают из деревни. В романах «Кто во что горазд» (1878) и «Степные тайны» (1880) ставятся коренные проблемы крестьянского бытия, с которыми столкнулся Засодимский в годы своей учительской практики.

В 1883–1884 гг. он публикует в двух томах «Задушевные рассказы» — своего рода «летописи» пореформенной жизни русского мужика. В романе «По градам и весям» (1885) сельский землемер, народник Верюгин, разочарованный неудачами «хождения в народ», обращает внимание на Петербург, «где дымятся фабричные трубы и где толпы закоптелых рабочих встречаются на улице».

В 90-е гг. Засодимский увлекся теорией Л. Н. Толстого о нравственном самоусовершенствовании, отголоски этого увлечения чувствуются в романе «Грех» (1893). В последние годы жизни писатель работал над рассказами для детей и теоретико-политическим трактатом «Деспотизм, его принципы, применение и борьба с деспотизмом».

Текст печатается по изданию: Засодимский П. Собр. соч.: В 2-х т. Спб., 1895.