Небезынтересно отметить, что камоэнсовские «Луизиады» — около 9000 стихов — вышли из печати в 1572 году, именно в тот год, когда во Франции, в Варфоломеевскую ночь [47], католики резали, топили и жгли протестантов-гугенотов [48]. Название этой ночи стало нарицательным на многих языках, а изображение ее сохранилось в первоклассных « Трагических поэмах» французского поэта-гугенота Агриппы д’Обинье, современника этих событий. Девять тысяч александрийских стихов д’Обинье являются своего рода хроникой религиозных войн во Франции и образцом противоинквизиционной поэзии для всех стран. Как известно, во Франции инквизиция официально не существовала в эту эпоху Возрождения, как ни стремились установить ее крайние элементы, объединившись в Лигу с кардиналом де Гизом во главе. [49]Однако еретиков, — не марранов и морисков, как в Испании, а гугенотов, — истребляли во Франции, в Англии и в других странах. В эту эпоху любовной лирике — мадригалу, элегии, идиллии — сладкозвучного Ронсара [50]и других представителей знаменитой «Плеяды» противопоставляется жестокий эпос Агриппы д’Обинье. Темы упоения жизнью неустанно борются в поэзии с темами насильственной смерти, от которой погибают не только отдельные личности, но и целые толпы людей, объединенных принадлежностью к одной религии или к одному племени.

В пятой книге своих «Трагических поэм», озаглавленной «Цепи», Агриппа д’Обинье открывает целую панораму событий, связанных с Варфоломеевской ночью.

Охотник, птицелов, рыбак манил обманом [51]
Зовущей самкою, удилищем, капканом
В траву, силок и сеть, на острие и клей
Доверчивую дичь и рыбу и зверей.
И вот приходит день, день мрачный наступает,
И судьбы на него, нахмуря бровь, взирают.
Отмечен трауром, безумия предел.
Который в ночь войти, вернуться вспять хотел,
День среди наших дней, с печатью приговора,
Отмечен красным он, краснеет от позора.
Заря хотела б встать, заря, чей смуглый цвет
Когда-то открывал блаженный райский свет;
Когда сквозь золото малиновые розы
Вдруг вспыхнут, знали мы: вот ветер или грозы,
Заря, которой смерть дает мощь и убор:
Жаровни адовы и пышущий костер.
Принцессы прочь спешат от ложа, из алькова.
Им страшно, но не жаль виденья гробового:
Зарубленных людей, которых день в крови
Послал за жизнию в гнездо сей лжелюбви,
Твой, Либитина [52], цвет, это твои владенья.
Зубцы капканов ржой разъела кровь оленья
То ложезападня, не ложегроб и кровь,
Так Смерти факел свой передает Любовь.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
А Сена [53]гнусная бьет, бьет в свои ограды
И века нашего несет глухие яды.
В ней не вода, а кровь, свернулась в ней волна
И под ударами лежит обагрена
Телами; первые топить здесь начинают.
Но их самих туда ж последними швыряют.
Свидетели убийств, гранит и волн раскат
Обсудят меж собой, кто прав, кто виноват.
Мост, что когда-то был торговых дел оплотом.
Теперь гражданских бурь стал скорбным эшафотом.
Четыре палача! их лицасрамота,
На них часть мерзости и ужаса мостá.
Твоя добыча, мост [54], четыре сотни трупов.
Лувр! [55]Сена хочет срыть гранит твоих уступов.
А роковая ночь взалкала восемьсот,
В толпу преступников невинного ведет.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Пока по городу шла мерзкая работа,
Лувр загремел, предстал котлом переворота.
Теперь он эшафот. С карнизов и террас.
Из окон на воду глядели в этот час.
Но разве здесь вода? И дамы, встав с постели,
Чтоб щеголей пленять, в волненьи сладком сели.
Глядят на раненых, на красоту и грязь,
Над этой мукою бессовестно глумясь.
Дымится небосвод и кровью, и сердцами,
Но лишь прически жертвжаль зрительнице-даме...
Нерон [56], забавами увеселяя Рим [57],
Театров и арен мельканием пустым.
Игрою в Бар-ле-Дюк [58]и цирком за Байонной,
Блуа и Тюильри [59], балетом, скачкой конной
И каруселями, зверинцами, борьбой,
Потехой воинской, барьерами, пальбой,
Нерон велел свой Рим пожаром в пепл развеять;
Был хищному восторг заслышать и затеять
Толп обезумевших многоголосый вой,
Глумиться над людьми и мукой роковой.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Карл [60]в ужас приводил своим пылавшим взором
Двух принцев-пленников [61], подавленных позором;
Надежды их лишал, и был им ясен рок:
Лоб угрожающийраскаянья далек.
Но, гордый, побледнел и на глазах у пленных
Забыл презрение своих гримас надменных,
Когда дней через семь вскочил в полночный час,
Домашних разбудив: сквозь сон его потряс
Мрак, воем голося, таким стенящим лаем.
Что государь решил: срок бойни нескончаем,
И после всей резни, законных трех ночей.
Бунт подняли теперь те банды сволочей!
Повсюду разослалон тщетные охраны,
Но отклик шлют ему на окрик лишь туманы.
Ночей двенадцать он дрожит, и дрожь берет
Сердца свидетелей, приспешников, и вот
День безрассудному предстал, внезапно страшен:
Чернеют вороньем вершины луврских башен.
Екатеринесмех: притворщица черства [62];
Елизаветескорбь [63]: лежит полумертва.
Исовесть подлая владыку до кончины [64]
Грызет по вечерам, в ночь ропщет, и змеиный
Днем раздается свист, душа ему вредит.
Себе самой страшна, себя самой бежит.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
Следит внимательный угрюмый соглядатай
За теми, в чьих глазах нет ярости заклятой.
Везде мушиный слух незримо стережет,
Не выдаст ли души неосторожный рот.
.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .
И сотни городов с их лицемерным ликом
Распалены резней, в неистовстве великом.
Ночь та же потрясла и тем же город Мо [65].
Еще развлекся он, и вот его клеймо:
Шестьсот утопленных, и с ними в общей груде
Жен обесчещенных тела вздымают груди.
 Необычайная, Луара тяжко бьет
В подножье города: он тысячу шестьсот
Кинжалом заколол и пачками связал их,
И в Орлеане [66]все лежат в дворцовых залах.
Мой утомленный дух приговоренных ряд
Увидел: донага раздетые стоят.
Так ждут они два дня, чтоб вражеская сила
Их от голодных мук, убив, освободила.
И вот на помощь им приходят мясники,
С локтями голыми, убийства знатоки,
Вооруженные ножами для скотины.
И жертв четыреста легло, как труп единый.
вернуться

47

 Варфоломеевская ночь — с 23 на 24 августа (день св. Варфоломея) 1572 г. Среди гражданских войн между католиками и протестантами бывали периоды перемирия и сближения. Для укрепления мира при французском дворе отпраздновали свадьбу гугенота принца Генриха Наваррского (будущего французского короля Генриха IV) с католичкой принцессой Маргаритой де Валуа, сестрой правившего короля Карла IX. Вскоре после этой свадьбы, среди продолжавшихся увеселений при дворе короля, ударили в набат, и в Париже, в пять часов утра, католики приступили к избиению гугенотов, с которыми еще накануне вместе участвовали в празднествах. Резня продолжалась несколько дней как в столице, так и по всей Франции.

В Париже погибло до двух тысяч гугенотов, в провинции — около тридцати тысяч. Варфоломеевская ночь получила название «парижской кровавой свадьбы». В изложениях этих событий обычно отмечается, что мать Карла IX, Екатерина Медичи, стремившаяся удержать власть в своих руках, ревниво желала сохранить влияние на своего молодого слабохарактерного и неуравновешенного сына. Сначала она опасалась Гизов, католических предводителей, но, когда к власти пришел гугенотский вождь, адмирал Колиньи, советов которого слушался король, Екатерина решила натравить католиков на гугенотов. По преданию, она старалась внушить Карлу, что гугеноты вступили в заговор против него, что их замыслы необходимо предупредить. Ее нашептывания вывели Карла из себя. «Вы хотите их истребить, — воскликнул он, — так пусть же истребят их всех»!

вернуться

48

 ...католики резали, топили и жгли протестантов-гугенотов. — Такого рода события происходили во Франции уже задолго до 1572 г. Один из первых погромов произошел в городке Васси за десять лет до Варфоломеевской ночи. Агриппа д’Обинье перечисляет в стихах побоища в Васси, Сансе, Ажане, Кагоре, Туре, Орлеане и других городах, называя предводителя католических фанатиков Шарля де Гиза «кровавым кардиналом», а город Санс, название которого означает по-французски рассудок, — «безрассудным»:

Кровавый кардинал со свитой иереев,
Страшась, что голос жертв, их трепет и рыданье
Из душ безжалостных исторгнет состраданье, —
Как медным чудищем — лукавый Фаларид.
Он медною трубой все вопли заглушит.
Ты ж, безрассудный Санс, ты первый учишь Сену
Жрать жертвы и жиреть, на водах строить стену,
Мост новый воздвигать из груды этих тел.
Здесь первый ряд из тех, кто первым полетел.
Другие сброшены на них. Смерть удалая.
Ты терла головы о головы; играя,
Исследовала ты пронзенные тела:
Вода ль входила в них, иль кровь из них текла?
Но Тур затмил и Санс картиною позора.
Здесь мчала и гнала неистовая свора,
Звериною резней весь город осквернив.
Ей ужаснулся бы и оснеженный скиф.
Пылали небеса сияньем возмущенным,
В них руку видели с кинжалом занесенным.
Три сотни связанных и чуть живых, три дня
Не евших ничего, из крепости, кляня.
Толпа швырнула вон и тут же осудила:
На берегу реки их, наконец, добила.
Здесь в камень возгласы трагические бьют,
Здесь за одно экю — ребенка продают.
Была охвачена багрянцами пожара
Когда-то светлая и чистая Луара,
И Орлеан — сплошной пылающий дворец.
Зажженный пламенем пылающих сердец!
вернуться

49

 Во Франции инквизиция официально не существовала в эту эпоху... — Как мы уже упоминали, в XII веке инквизиции боролась на юге Франции, в Лангедоке, против «ереси» альбигойцев, получивших свое название от городка Альби. Постепенно подвергаясь ограничениям, инквизиция вскоре официально перестала существовать. Однако элементы ее мы находим в установлении «Огненных палат», в XVI веке (см. стр. 41 и прим. на стр. 204)

вернуться

50

 Ронсар, Пьер де (1524—1595) — французский поэт эпохи Возрождения. «Плеяда» поэтов, в которую, кроме него, входили дю Беллэ, Реми Бэлло, Жодэлль, Дора, Баиф и Понтюс де Тиар, стремилась обогатить французскую поэзию греческими и латинским формами. В эпоху, когда итальянская литература еще первенствовала в Европе, эти поэты, в особенности Ронсар и дю Беллэ, придали французскому языку нежность греческих идилликов и итальянских лириков. Их поэтику излагает трактат дю Беллэ «Защита и восхваление французского языка». Их работа оказала влияние и на поэтов XVIII и XIX веков, в частности на Андрэ Шенье, Теофиля Готье и Шарля Бодлера.

вернуться

51

 Охотник, птицелов, рыбарь манил обманом... — Резня гугенотов была приурочена ко времени празднеств в честь свадьбы Генриха Наваррского и Маргариты Валуа.

вернуться

52

 Либитина — италийская богиня смерти.

вернуться

53

 Сена разделяет Париж на две части: «правый» и «левый» берег.

вернуться

54

 Твоя добыча, мост... — В Париже, на Сене множество параллельных друг другу мостов.

вернуться

55

 Лувр — в то время королевский дворец в Париже, на берегу Сены.

вернуться

56

 Нерон — римский император I века н. э. По преданию, из желания полюбоваться величественным зрелищем, велел зажечь Рим и, глядя на пожар, играл на лире и сочинял стихи. Имя Нерона Агринпа д’Обинье дает Карлу IX, опять намекая на гибель гугенотов среди увеселений католиков.

вернуться

57

 Рим — в данном случае Франция.

вернуться

58

 Бар-ле-Дюк, Байонна, Блуа — старинные города во Франции.

вернуться

59

 Тюильри — Тюильрийский дворец и Париже. Был построен на месте черепичных заводов, отсюда его название (Tuileries).

вернуться

60

 Карл IX (1550—1574) — вступил на престол десяти лет от роду. За четырнадцать лет его царствования во Франции произошло четыре гражданских войны между католиками и гугенотами. Однако незадолго до Варфоломеевской ночи (1572 г.) он благосклонно относился к гугенотам и, приблизив к себе их вождя, адмирала Колиньи, как будто хотел последовать его совету начать войну против католической Испании, в союзе с Англией и другими протестантскими государствами. Агриппа д’Обинье изображает его страстным и жестоким охотником на зверей и охотником на людей: ему приписывалось личное участие в истреблении гугенотов в Варфоломеевскую ночь.

вернуться

61

 Двух принцев-пленников... — гугеноты Генрих Наваррский (впоследствии французский король Генрих IV) и Генрих I, принц Кондэ. Оба они отреклись от протестантства в пользу католичества, и это спасло их в Варфоломеевскую ночь. Впоследствии Генрих Наваррский отрекся от католичества и, став во главе гугенотов, долго безуспешно осаждал Париж, притязая на французскую корону. Наконец, он произнес знаменитую фразу: «Париж стоит мессы» и опять стал католиком, после чего был признан королем. Предания изображают его благодетелем народа, но история установила многие его тиранические поступки. Однако в отношении гугенотов он вел себя либерально: издал Нантский эдикт о веротерпимости (1598 г.).

вернуться

62

 Екатерине — смех: притворщица черства... — Екатерина Медичи (1519—1589), мать Карла IX, была регентшей, пока сын был малолетним. Эта католичка была так же равнодушна к религии, как гугенот Генрих Наваррский. Она всячески лавировала между католической и гугенотской партиями, боясь усиления и той и другой. Агрип-па д’Обинье дает ей такие эпитеты, как «сомнительная мать» и «сводница» своих сыновей.

вернуться

63

 Елизавете — скорбь... — Елизавета, жена Карла IX, дочь германского императора Максимилиана II, сочувствовавшего протестантам.

вернуться

64

 И совесть подлая владыку до кончины... — Карл IX умер через два года после Варфоломеевской ночи. Ему было всего двадцать четыре года.

вернуться

65

 Мо (Meaux) — старинный город к востоку от Парижа.

вернуться

66

 Орлеан — старинный город в центре Франции, на реке Луаре.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: