Дети в молодой Эльвире Юрьевне души не чаяли, они по-честному, дети ведь по-другому не умеют, любили её. И она отдавала себя им полностью, без остатка. Днём и ночью она занималась только ими, своими детьми, своим классом. Это была самая взаимная любовь. На любовь к мужу Эли не хватало.

 Поначалу супруг не просто терпел, он всячески поддерживал Элю и помогал. Понимал, старался понимать, что работа ей очень важна, что она с самого детства мечтала стать учителем. Он помогал ей устраивать походы и чаепития, принимал то, что она пропадает в школе с раннего утра и до позднего вечера, а если и дома, то занимается исключительно тетрадями и дневниками. Он старался четыре года. Но однажды понял, что не он главная любовь в жизни Эли, совсем не он, а вот эта орава из тридцати школьников. Ради них она готова пожертвовать и собой, и своей семейной жизнью. Он считал это слишком, но прекрасно видел, что Эльвира по-другому не может. Они стали друг другу чужими. Смириться с этим он не смог.

 Эльвире Юрьевне было плохо тогда, очень больно и плохо, но она решила, что сможет это пережить назло судьбе. Думала, что работа поможет ей это сделать. У неё были её дети, был её любимый класс, и ради них она готова была перешагнуть через распавшийся брак. Она была уверена, что сможет, дети её сила и всё, что у неё осталось. Им она решила отдать своё сердце, свою душу и всю себя до последней капли. Не тут-то было, судьба оказалась довольно изобретательной на варианты ударов, она знала, где у Эли болевая точка и мгновенно ударила именно туда.

 Всё случилось буквально через неделю после развода Эльвиры Юрьевны с мужем. Она вела свой класс в библиотеку, когда увидела в коридоре, как один из старшеклассников довольно сильно пнул болтавшегося под ногами первоклашку. Эля не помнила себя от охватившей её вдруг ярости и злобы, она даже не всё смогла потом вспомнить из того, что произошло, но она очень сильно схватила наглого юнца за ухо и трепала его минут пять, зло повторяя лишь одну фразу: «Нельзя обижать детей! Нельзя обижать детей! Нельзя обижать детей!» Её остановил лишь другой учитель, проходивший мимо, испугался, что Эля сейчас оторвет парню не только ухо, но и голову.

 Так Эльвира Юрьевна начала превращаться в Депресуку. Уже вечером директор школы вызвал Элю к себе и попросил уволиться по-хорошему, пообещал даже поспособствовать переводу в другую школу. Наглый паренек, как оказалось, был сыном очень важного человека в горсовете, и тот, в свою очередь, настоял на увольнении молодой училки, посмевшей наказать его отпрыска. Человек был важный и видимо очень нужный школе, по крайней мере, он оказался нужнее Эльвиры Юрьевны, и её решили убрать от греха подальше.

 Но даже тогда Эльвира не сдалась. Да, ревела всю ночь напролет, а утром пришла на работу и, первым делом зайдя в директорский кабинет, сообщила, что ни переводиться, ни увольняться она не будет. Могут наказывать как угодно, но своих ребят она не бросит. В тот день она стала героем для всего учительского состава и, самое главное, для своей любимой оравы из тридцати учеников. Героем Эля была ровно один день.

 Вспоминать то, что тогда произошло дальше, Эльвире Юрьевне было тяжело. Игорь видел это, но и понял, что не рассказать она не может, ей нужно это. Он сидел, молча слушал историю превращения девушки Эли в Депресуку, понимал, что сейчас становится обладателем тайны этой прекрасной женщины, невольным соучастником её горя и не мог поверить. Не верилось ему, что так бывает, что вот так просто можно украсть у человека красоту, веру, доброту. Душу украсть, чёрт побери, сердце! Вот так просто прекрасную женщину превратить в нелюдимую тень. Такого не может быть! Такого просто не должно быть!

 Но оказалось, что так бывает. Героем Эльвира пробыла ровно один день, уже на следующий состоялся педсовет с участием учителей и учеников. Главный вопрос был один, Эльвира Юрьевна. Наказать строптивую училку решили просто, чуть не лишившийся уха ученик вместе с родителями написал заявление о серьезном избиении, а подтвердили его слова главные свидетели... её любимая орава из тридцати запуганных детей. Так Эльвире дали понять, что скандал может быть нешуточный, и победить ей не суждено. Просто потому, что воевать теперь она вынуждена будет против своих любимых, против тридцати, пусть и невольных, но предателей. Им она сдалась без боя.

 — Так вот я и стала для многих чужой. Были близкие, стали чужими. С мужем постепенно, а с ребятами моими в одно мгновение. Так бывает. Чужие-близкие.

 — Но ведь они знали, что это неправда, — сказал Игорь. — Зачем тогда?

 — Да никто их не спрашивал, Игорь. — Эльвира Юрьевна тихонько смахнула маленькую слезинку со щеки. — Всё они знали, всё понимали, а сделать ничего не могли. Думаешь, я их виню? Нет, конечно. И тогда ни разу даже не подумала винить или держать обиду. Я знала, что они совсем ни при чем, это была моя война, и я совсем не хотела их в неё втягивать. Вот и сдалась.

 — Разве можно не обидеться на такое? Они же предали вас, получается.

 — Ну, было конечно обидно, но не на них самих, не на ребят моих, а на саму ситуацию, скорее. Глупо всё получилось, сама виновата даже, дала волю нервам. Ну, а ты бы как поступил на их месте?

 — Не знаю. —-Игорь задумался, он действительно не знал, как бы он поступил в такой ситуации. Ведь класс Эльвиры Юрьевны знал, что поступает плохо, что предают любимую учительницу по наказу взрослых, но все равно предали, значит, выбора у них не было.

Да и кто даёт детям выбирать, их просто делают, если нужно, предателями. Учат, что надо поступать хорошо, а заставляют поступать плохо, для взрослых это естественно. Такой вот урок дерьмовой жизни преподали, заставив затоптать человека в грязь. Игорь понимал, что возможно он поступил бы точно так же, пришлось бы, но вот как после этого жить, он не представлял. Как можно жить, видеть и общаться с человеком, которого предал? Просто видеть его спокойно, как?

 Впрочем, Эльвира Юрьевна своих бывших учеников больше и не видела, и не общалась. Она помнила улыбку каждого своего подопечного, помнила взгляд каждого и характер, но помнила и предательство. Они стали чужими друг другу. После того педсовета она перестала работать в той школе и вообще в Ленинграде, перевели аж на другой конец страны. Так она и стала учительницей истории в школе, где теперь учился Игорь. Так она превратилась в Депресуку. В чужую для всех.

 Игорь вдруг понял, что история Эльвиры Юрьевны зацепила его очень сильно, уже минут десять они сидели и просто молчали. Эльвира Юрьевна, не отрываясь, смотрела на репродукцию на стене и видимо переваривала всплывшие в её памяти картины прошлого, Игорь сидел и смотрел на стоявший на столе бокал с шампанским. Он не знал, что сказать. Хотелось многое высказать этой женщине, но он не мог, ему казалось всё это неуместным, не мог он подобрать даже слова.

 — У вас красивая музыка играла, — выдохнул он наконец еле слышно. — Я там, за дверью, слышал. Очень красивая.

 Эльвира Юрьевна повернулась к нему и расплылась в безумно счастливой улыбке. На глазах у неё были слезы, но при этом она улыбалась, безумно искренне и красиво. Она резко встала и подошла к стоявшей в углу комнаты старенькой, массивной, словно небольшой шкаф, радиоле.