Один человек завёл вместо собаки сыр, посадил его на цепь в собачью будку и велел охранять дом. У сыра это получалось отлично: от него шёл такой острый запах, что воры и близко к дому его хозяина не подходили. И не только воры — все обходили этот дом стороной, никому сыр не нравился.

Грустно было от этого сыру. Сидит, бывало, у своей конуры и печальными глазами смотрит на небо. А на дворе дождик накрапывает, и жизнь становится ещё безрадостнее.

Однажды маленькая девочка, которая жила через улицу, пожалела сыр. Она набралась храбрости и подошла к конуре, стараясь не обращать внимания на запах.

— Знаешь, если бы ты повеселел, то стал бы намного красивее, — сказала девочка сыру. — Ну и ещё… носки менял бы почаще!

Девочка подарила ему нарядные пёстрые носочки и поцеловала в нос, и тут случилось неожиданное: сыр от счастья заулыбался — и ужасный запах пропал!

Был жаркий день. Корове захотелось пить, и она решила сходить в гости к старому другу — колодцу.

Колодец жил в дальнем конце сада. У него был старый деревянный ворот и ведро, привязанное к намотанной на ворот верёвке.

Корова подошла, поздоровалась и сунула голову в колодец. Внутри оказалось прохладно и сыро, вот только до воды было не дотянуться — уж очень глубоко.

Колодец, пожалев корову, зачерпнул полное ведро и, вращая скрипучий ворот, поднял его наверх. Вода оказалась холодная и вкусная.

Выпив всё до дна, корова сказала:

— До чего же хорошо… Эх, жил бы ты чуть поближе!

— Да ведь мы с тобой всегда можем быть рядом! — ответил колодец. — Это очень просто сделать!

Он поднатужился, вылез из земли и встал на крепкие ножки. С тех пор корова с колодцем всегда и везде разгуливали вдвоём. Только раз в неделю колодцу приходилось возвращаться на прежнее место — наполниться водой.

Заспорили нож, вилка и ложка о том, кто больше нужен людям.

— Без меня даже самого малюсенького кусочка не отрезать, — горячился нож.

— Ну, отрезал, а чем ты этот кусочек подцепишь? — не сдавалась вилка.

— Вот полюбуюсь, когда кому-нибудь вздумается поесть супчику, а кроме тебя, рядом никого не окажется! — насмехалась ложка.

Спор становился всё жарче, и поднялся такой гвалт, что чайная ложечка, мирно дремавшая на краю чашки, с перепугу вниз головой ухнула в кофе.

От шума проснулся и леденец, который до тех пор безмятежно спал, завернувшись в тёплый фантик.

— Помолчите-ка, хвастуны! — высунувшись из фантика, тонким сладким голоском пропищал леденец. — Сколько бы вы там ни спорили, а детям только меня и подавай, и они прекрасно со мной управляются и без ножа, и без вилки, и без ложки!

Сказал — и снова завернулся в разноцветную бумажку. Чтобы выглядеть красиво.

Королём туалета был могущественный Унитазий Примус, то есть Унитаз Первый-и-Единственный. Это был очень злой правитель: тех, кто ему возражал или попросту не нравился, он обычно проглатывал.

Однажды королю нанесла визит правительница соседнего Прихожего королевства Швабра Третья. Зная, что так полагается делать в торжественных случаях, коварный монарх расстелил перед гостьей мягкую розовую дорожку. Но это была приманка: на самом деле король собирался подтянуть гостью поближе, засунуть в свою огромную пасть и проглотить.

Подтянуть-то подтянул, да только ничего у него из этого не вышло: Швабра оказалась такой длинной и твёрдой, что Унитазий едва не подавился. Неудача стала для короля хорошим уроком.

С тех пор властители двух соседних королевств Унитазий Примус и Швабра Третья вместе борются за чистоту, а помогают им верные слуги — половая тряпка и освежитель воздуха.

На плите кипела работа, или, вернее сказать, кипел обед.

Большая кастрюля варила суп. Она волновалась, клокотала, булькала, вся исходила пузырями и изредка чихала, выпуская пар, отчего по кухне распространялся приятный, щекочущий ноздри запах.

Кастрюля поменьше тушила овощи. Она вела себя намного спокойнее, чем большая, и только мирно попыхивала.

Рядом с ними трудилась сковородка с длинным, как ручка у половника, носом — она пекла блины. Сковородка чрезвычайно гордилась своим умением ловко подбрасывать блин вверх и в воздухе его переворачивать. Да уж, в искусстве подбрасывания и переворачивания блинов она не знала себе равных.

Сковородка подбросила в воздух очередной блин, и тут вдруг большая кастрюля расчихалась особенно сильно — так, что её крышка со звоном свалилась на пол. Очередной блин страшно перепугался и, вместо того чтобы вернуться на сковородку, плюхнулся в большую кастрюлю — прямо в суп, а маленькая кастрюлька так смеялась над блинным супом, что у неё даже овощи пригорели.

Вздумалось одной рыбе порыбачить: авось что-нибудь да выудит. Дело было зимой, так что обулась рыба в валенки, нацепила коньки, прихватила санки и заскользила по льду искать подходящее для рыбалки место. А когда нашла то, что искала, высверлила круглую дыру (лункой такая дыра во льду называется) и закинула удочку наружу.

Снаружи было совершенно пусто, если не считать одинокой вороны. Ворона тут же заметила приманку, цапнула её и понесла в гнездо — воронят кормить.

«Вроде попался кто-то, — подумала рыба, пулей вылетев из лунки (она же не успела отпустить удочку) и быстро поднимаясь вверх. — А может, чего доброго, попалась я сама?»

Рыба в ужасе бросила удочку и с криком: «Не желаю летать, я плавать хочу!» — шлёпнулась с высоты обратно в прорубь.

С тех пор рыба не рыбачила никогда, а почему — никому не рассказывала.

Как-то раз одна маленькая луковка нечаянно свалилась на пол, расшибла нос и горько расплакалась. Глядя на неё, не удержалась от слёз и её лучшая подруга, луковка-толстушка. От такого душераздирающего зрелища вовсю разревелась хорошенькая красная луковка, и всем сделалось ещё горше. А как известно, луковые слёзы действуют не хуже жалостных фильмов про несчастную любовь, и потому через несколько минут в кухне рыдали все луковицы до единой.

Рыдал и я, потому что как раз начал резать лук для супа.

В одном городишке люди жили очень неинтересно. Они смотрели телевизор, разговаривали по телефону, некоторые даже знали, что такое фотоаппарат, но ни у кого не было книг — на весь город ни одной книги! — а потому мамы не могли по вечерам почитать детям сказку, и бедным детям ничего не оставалось, как торчать перед телевизором.