Доброхотов высоко поднял брови.

— А кадровики врут, что у тебя диплом с отличием.

— Отличие появилось в результате двойки. После нее знаю все, что нужно рыбаку на судне. Березов ценит такое знание.

— Если бы ты так же хорошо знал, что не надо делать, цены бы тебе не было, — с тем же добродушием проворчал Доброхотов.

Карнович обратился ко второму капитану:

— Искал вас, Андрей Христофорович. Я в вашем караване. Разгрузку заканчиваем завтра, завтра же начну погрузку. Сам побегаю по всем складам. Через неделю могу выходить на рейд.

Второй капитан с сожалением развел руками.

— Вы ошиблись. Вашей «Бирюзы» в списках моего каравана нет.

— Как нет? — с Карновича мигом слетела актерская наигранность. — В отделе флота мне сказали: караван под командованием Трофимовского, выходите через неделю.

— Советую уточнить. Сам я ничего толком не знаю.

— Постой! — Доброхотов задержал повернувшегося Карновича. — Слишком быстр ты, это не всегда нужно. Давай помозгуем. По-моему, ты попал в приказ. Ты Кантеладзе знаешь — крут… За что-то на тебя рассердился.

— Березов у себя?

— Заседает в обкоме с московской комиссией. Решают вопрос о строительстве рыбного порта. Там и Кантеладзе с Мухановым. Полчаса как уехали. До вечера не будут.

— До вечера я успею выяснить, на кого теперь жаловаться. — Карнович выбежал из приемной.

Доброхотов покачал головой.

— Отличный будет моряк, когда обломается. Мартынов, знаешь, как его зовёт — корсар Карнович. Два противника. Мартынов у тебя?

— У меня.

— Не приобретение. Старательный, дисциплина, но — без удачи. Рыбак без удачи не рыбак.

Оба капитана ушли. Начальник отдела кадров все не появлялся. Мишу опять потянуло на пристань, но он побоялся выходить: Алексей предупредил, что Миша непременно должен повидаться с заместителем Кантеладзе по кадрам.

Через полчаса томительного ожидания в приемную вышел низенький насупленный человек, худой, в морской форме, вместе с другим, таким же низеньким, но полным, лысым, с веселым лицом и в штатской одежде. Худой взял у секретарши папку с бумагами и недовольно посмотрел на Мишу. Полный кивнул ему, как старому знакомому.

— Михаил Муханов? — спросил худой. — И, конечно, хочется сразу в океан? Ближе Норвегии теперь никому море не в море! Идите к инспектору, он на первом этаже, заполните анкету, сдайте свои документы — рассмотрим и решим, куда вас.

— Решение скоро будет? — спросил Миша. — Сколько, примерно, дней?

Заместитель по кадрам равнодушно посмотрел на него.

— Не дней, а недель. Зависит от анкеты, от характеристики, от квалификации. Если данные неважные, отказа не задерживаем. Вы, кстати, морское дело знаете? Плавали когда? — Миша отрицательно покачал головой. — Неграмотный, короче. Не золото. Ничего, обучим. Пошли, Матвей.

— Я задержусь на минутку, — сказал полный. — Хочу с браточком Алексея Прокофьевича потолковать.

Худой понимающе закивал головой.

— Нашего кадра к себе переманивать будешь? Переманивай. За необученных не деремся.

Лысый, не начиная разговора, так весело смотрел на Мишу, что и тот, несмотря на огорчение от сухого приема начальника кадров, невольно заулыбался.

— Знаю, знаю Алешу, вместе штурмовали город, — сказал новый знакомый. — Мы ведь собственной кровью завоевывали эту землю. И как странно получилось! Алешу свалили на берегу, где сейчас мое рыбацкое хозяйство, а мне прострелили ногу в десяти метрах от теперешней «Океанрыбы». Породнились, можно сказать. А через него и с тобой родственники.

Миша промолчал.

— Теперь послушай меня, парень. Оформление в этом заведении ладно, если месяц, как начкадров пообещал, а бывает и три. А если в характеристике хороших словечек недобор, так и вообще отказывают. Иди-ка лучше ко мне в рыболовецкий колхоз «Рассвет». Брат у Алексея плохим быть не может — выпущу в море сразу. Для начала в Балтику на малых судах, а там и в Атлантику. Фамилия моя Крылов, Матвей Иванович, об этой фамилии плохого не услышишь, о капитанах моих тем более — здешним ни одному не уступят! Ваш сосед по дому Куржак — из моих бригадиров, поинтересуйся у него.

Мише музыки морской, так громко звучавшей в названиях траулеров и в наименовании «Океанрыба», в словечке «колхоз» не послышалось. Словечко было глуховатое — для полей и лесов. Но после обидного разговора с заместителем по кадрам отказываться наотрез было боязно. Он пробормотал, что надо бы подумать.

Крылов хлопнул Мишу по плечу.

— Думай! А надумаешь — приезжай в Некрасово, там наша контора.

Он удалился, припадая на больную ногу. Миша без радости пошел к инспектору заполнять анкеты.

Два капитана, Трофимовский и Доброхотов, стояли у входа в «Океанрыбу». Трофимовский, назначенный начальником каравана рыбацких судов, отправляемых на промысел в Северную Атлантику, договаривался с Доброхотовым, одним из своих капитанов, когда лучше выходить в море. Из управления вышел мрачный Карнович. Доброхотов задержал его.

— Что-нибудь выяснил, Леонтий Леонидович?

— В приказе числюсь, но почему, никто толком не знает, — хмуро ответил молодой капитан. — Формулировочка без оснований: «Бирюзу» направить на промысел в Балтику. Даже в Северное море выхода не дали!

— Поговори с Березовым, — сочувственно повторил Доброхотов. — Он тебя любит.

— Буду говорить с Кантеладзе, — раздраженно сказал Карнович. — Николай Николаевич меня предал. И, следовательно, разговаривать с ним бесполезно. Мне сказали, что еще стармех Сергей Шмыгов пострадал.

— И его тоже? — удивился Доброхотов. — Вот уж кого бы я с радостью взял на свою «Ладогу». Андрей Христофорович, — неужели без согласования с тобой? Это ведь твой механик! И ты ничего не знал?

Трофимовский с сокрушением развел руками.

— Пришлось уступить. Механик он, конечно, хороший, но на берегу буйствует. Поведение несоразмерное квалификации.

— Что значит буйствует? Не дерется, больше других не пьет, чудит, правда. Мог бы объяснить Кантеладзе!

— С ним, сам знаешь, какой разговор…

— Вон он, Шмыгов, смотрите! — закричал Карнович. — И, точно, чудит!

В стороне, куда показывал молодой капитан, по улице из парка двигалась группка ряженых.

В центре был осел, грустный, заморенный, уныло поводящий ушами, еще унылей перебирающий ногами. На шее у него висели желтые бусы, ноги и хвост были схвачены зелеными бантами, на ушах красовались белые. Верхом на осле восседал мужчина в цилиндре, пиджаке, одетом на голое тело, небритый и до того длинный, что ноги толкались о землю, и он, когда осел уставал двигаться, шел сам, таща осла. С одного бока у осла висел чемодан, с другого — второй, поменьше. Мужчина в цилиндре играл на аккордеоне, а другой мужчина позади осла, по виду — пропившийся бродяга, хмуро бил в барабан. Всех занятней был третий, шагавший впереди. Худой, темнолицый, в гражданском костюме, но в фуражке с «крабом», он тянул осла за узду и во весь голос читал стихи.

— Вот же дает Сережка! — хохотали кругом. — А Пашка, Пашка! Языком-то как чешет!

Когда группка приблизилась к управлению, передний поднял руку и заговорил:

— Которые хорошие — прошу к нашему шалашу, а плохие — иди своей дорогой! Выпивка за наш счет, а кому не нравится, что Сережка без галстука, так галстук он ближе Гибралтара не покупает.

— А бриться летаю в Москву, — сипло возгласил мужчина в цилиндре. — По случаю нелетной погоды третий день со щетиной.

Чтец стихов заметил капитанов и торжественно встал перед ними.

— Поэт и штурман Павел Шарутин приветствует промысловых испытанных руководителей! От музы штурманства и рифм, усевшейся в порту на риф, склоняюсь, сколько сам могу, пред мощными на берегу! — особо продекламировал он Доброхотову и добавил, подмигивая — Штурман Павел Шарутин получил два килограмма дензнаков, механика Сережку Шмыгова бухи завалили рейсовой получкой, пускаемся теперь в новое плавание, не так дальнее, как пьяное.