— Ты говоришь, что веришь мне? Так поверь в то, что я на самом деле возвращаюсь!

«Уходи, уезжай домой, НЕ БУДЬ здесь. Это не твоя жизнь. Здесь тебе нет места!»

Черты его лица выражали неверие. Он медленно приходил в чувство. Как и я, он годами плыл против течения. Дэвид подошёл к низкой стене, окружавшей крышу, посмотреть на беспрерывно вспыхивающие городские огни. Он положил ладони на самый край, опершись на них всем своим весом, будто проверяя камень на прочность.

Будто проверяя на прочность самого себя.

— Как ты можешь вернуться в стражи, Тереза? — спросил он наконец. — Они сломали тебя.

— Они не сломали меня. Это искупители. Руки были скользкими от моей собственной крови. А ещё — боль. И отвратительные усмехающиеся физиономии, проникновенно и тихо напевающие о воле Бога…

— Тебя послали туда стражи.

— Я отправилась по доброй воле. Я знала о риске. — Вспышка гнева. Сильного и отчаянного. Я вскочила на ноги и сжала кулаки. — Чёрт возьми, прекрати обвинять стражей!

— Отчего же? — Дэвид неожиданно изменил направление разговора. — Ты сама годами винишь их во всём!

Да. Это так. У меня дрожали колени.

— Возможно, я была не права, — прошептала я.

— Так скажи мне теперь.

Я пристально смотрела на него. Мои глаза горели от волнения. Я чувствовала только усталость, изнеможение. Меньше всего я ожидала, что с моих полураскрытых губ сорвётся именно это.

Я рассмеялась.

Я растворилась в потоке смеха. Колени подогнулись, и я снова рухнула на скамейку, прижала руки к лицу, чтобы остановить слёзы.

Пока я пыталась снова взять себя в руки, рядом сел Дэвид, и я ощутила его тепло, его особенный, ни с чем не сравнимый запах.

— Прости, — сказала я.

— Всё в порядке, — ответил Дэвид тем безучастным, равнодушным тоном, который означал лишь то, что это касалось исключительно моей реакции в последний момент. Как минимум всё только начиналось.

Я подняла лицо, вытерла влажные ладони о брюки.

— Я не лгала тебе, — отрезала я. — Имею в виду — до вчерашнего дня. Я бы никогда не вернулась. Я имею в виду — ещё три часа тому назад я не лгала. — И это была правда. — Но… кое-что случилось, что-то очень нехорошее, Дэвид. Каким-то образом из-за хаоса и беззакония угроза возникла в самое неподходящее время.

Он ничего на это не ответил. Только переминался с ноги на ногу, царапая туфли о гравий. Такой же звук раздался, когда Джеримайя зацепил ногой ковёр. И я вспомнила гнев, с трудом сдерживаемый гнев, вибрации от которого расходились сквозь дверной проём кабинета Мисао.

— Должно быть, они в отчаянии, — прошептала я. — Отчего бы ещё они захотели, чтобы я вернулась?

Дэвид протяжно выдохнул:

— Оттого что ты пережила то, что не довелось больше никому.

Я подняла глаза и снова замолчала. Если его печаль взволновала меня, заставила потерять самообладание, то медленно пришедшее, вынужденное понимание, овладевшее им, окончательно меня уничтожило.

— Это правда война? — спросил он.

— Не исключено. Что-то плохое. Мисао напуган. Я никогда раньше не видела его напуганным.

— Но они не предъявили тебе никаких доказательств.

Я снова подумала о том, как Мисао сказал, что уверен в своих словах, но Джеримайя, который там был с Бьянкой, вернее, внутри Бьянки, признал, что они не нашли доказательств. Я изо всех сил старалась подавить это воспоминание, боясь, что Дэвид прочтёт сомнение в моих глазах.

— Они не могут предъявить мне доказательства, пока я снова не дам клятву.

— Клятву, которую ты готова дать только потому, что Мисао напуган, а Бьянка мертва.

— Нет! — Я потёрла пятнышко за правым ухом. — Потому что система, экспертом по которой я являюсь, признана горячей точкой, в которой вот-вот разразится пожар. Потому что они нуждаютсяво мне.

Если бы он был не прав! Я не спросила ни о чём. Не подумала.

Я была уверена, что стряслась какая-то беда. Я поверила — в системе Эразмус происходило что-то беспрецедентное. Но я не потребовала никаких доказательств. Они сказали, и я поверила.

Дэвид не отводил взгляда. Он лишь прикрыл на мгновение глаза, будто был совершенно спокоен. Все мои мысли он прочёл по следам душевной борьбы на моём лице. Наконец он вздохнул и стал пристально вглядываться в город, на долю секунды затерявшись в потоке огней и беспрерывного движения.

— Мы живём слишком долго, — снова заговорил он. Обеими руками откинул назад волосы. — Триста лет, четыреста… Мы создаём одну семью, две, три… подписываем контракты с людьми, с которыми мы живём, а на первое запланированное свидание являемся отрешившись от чувств. — Он усмехнулся. В моём пустом желудке что-то хлюпнуло, и меня затошнило. «Уходи. Это не твоя жизнь». — Ты слышала, что они пытаются изобрести способ стереть воспоминания о предыдущих семьях, чтобы можно было с лёгкостью вступить во второй или третий брак, не будучи обременёнными грузом прежних отношений. Конечно, юристам также придётся разработать особую форму, документ, позволяющий уведомить вашу предыдущую семью о том, что вы решили о ней позабыть и поэтому не стоит вас искать. Если только это сработает. — Дэвид продолжал: — Мне всё равно, чем они занимаются. Как бы то ни было — это одна жизнь. Эмоция наслаивается на эмоцию. Верность рождает верность. До тех пор пока мы не ответим всем этим знатокам, не сможем правильно поступать с другими.

Я задрожала от того холодка, который сковывал мою душу и стал медленно стягивать кожу.

— Что ты собираешься делать?

Он обернулся, и я увидела его лицо, грустное, но спокойное.

— Что тысобираешься делать?

Бывают моменты, когда вы знаете правду и она несомненна.

— Я не подвергну Солнечную систему риску войны. По крайней мере, пока в ней живут наши дети.

Он услышал меня. Наконец! Дэвиду никогда не доводилось видеть войну, но он слышал мои рассказы о ней. Он видел, что она сделала со мной.

«Подумай об этом. Подумай, что война сделала со мной. Подумай о своём сыне, о дочерях, призванных принять на себя этот удар. И нанести такой удар».

Потому что это было частью Всеобщего Пакта. Если бы мы вступили в войну, если бы это всё же произошло, объявили бы всеобщий призыв, и он бы не миновал ни одного человека старше тридцати лет. С любого бизнеса или имущества взимался бы военный налог, или их бы просто конфисковали. Все мыслимые усилия прилагались бы до тех пор, пока война не была бы завершена. Это коснулось бы Дэйла, Элли, Джо, его, меня. Всех нас.

Дэвид медленно приблизился ко мне. Взял мои ладони в свои. Его руки были такими холодными… Я обхватила его пальцы, инстинктивно стараясь их согреть, пока не осознала, что во мне не осталось тепла…

— Они сломали тебя, Тереза, — прошептал он. — Они призвали тебя, использовали и сломали. Как я могу позволить тебе вернуться туда?

Я покачала головой. Искусственный ветерок донёс до нас запах земли, и я почувствовала влагу на своих щеках.

— Не знаю, Дэвид.

Мы сидели там, испытывая неловкость, обременённые грузом истории, но были не в силах отпустить ладони друг друга. Я помнила всё — каждый раз, когда он вытаскивал меня из состояния глубочайшего отчаяния, каждый раз, когда я сражалась с ним, плакала и требовала от него так много… И вот сейчас — ещё одно требование. И это при том, что я сделала то, чего поклялась не делать никогда.

Мои доводы были обоснованными. Мой долг — неоспорим. Но это не меняло того факта, что я когда-то поклялась, что больше не вернусь в стражи. У Дэвида были свои пределы. Только он желал слишком многого. В отличие от некоторых людей он не мог бесконечно выносить истязаний.

Вот в чём была проблема. Он бы умер за детей. И за меня. Но страдать из-за нас — нет. Во всяком случае, недолго. Или не без причины, которую он мог бы полностью постичь.

Было ли это немного слишком? Было ли несправедливо? Да, я в этом абсолютно уверена. Но мысль продолжала звенеть в моей голове в этой гнетущей тишине. Внезапно мне стало не хватать Дилана. Он знал бы наверняка, что нужно сказать в эту минуту. Он взял бы меня за руку и не дал чувствовать себя такой одинокой в присутствии мужа.