У неё не нашлось причин задерживать меня, и я был отпущен с разрешением отбыть на Дэзл через девять часов.

Надо было убить кучу времени. Я оставил Эмилии послание и направился в Порт 9.

Он был самым большим общественным портом на Госпитале. На входе порт был снабжён переходным шлюзом, и дежурные офицеры тщательно досматривали каждого, чтобы убедиться в том, что тот не пытается провезти запрещённый груз.

Я был чист как стекло, и мне позволили войти. Когда дверь переходного шлюза с хрипением распахнулась, на меня хлынула волна запахов и шума. Передо мной был самый настоящий людской муравейник, движущийся и многоцветный, занимающий настолько большое пространство, что его невозможно было объять единственным взглядом, но при этом слишком маленькое для того, чтобы уместить такую толпу. Аромат горячего масла окутал несущийся со стремительной скоростью гул голосов. Возгласы приветствия или ликующие победные крики игроков скользили по волнам, отдающим нотками цитрусов и густой угольной смазки. Через прозрачный потолок смотрело чёрное небо. Кричаще яркие сферы газовых гигантов и блестящий белый диск Фортресс, ледяной и зоркий, свысока следил за всеми нами. Я заставил себя забыть о чёрном вакууме с его белым оком и смешался с толпой.

Госпиталь — одна из лун Эразмуса — никогда не прекращала жить по двадцатичетырёхчасовому расписанию, поэтому портовая площадь была переполнена, когда бы вы ни прибыли. Хаотически расположенные проходы были окружены ларьками с едой и напитками или большими изолированными помещениями, где можно было арендовать спальное место с любой целью. Там были стойки с развлечениями и небольшие помещения, в которых можно было уединиться, экраны, чтобы узнавать новости и посылать сообщения, в которых, естественно, сохранялась вся прошедшая через них информация. Там было даже несколько легальных, специально отведённых мест для азартных игр, всегда пользовавшихся большой популярностью. И, как и в любом порту, там было нечто вроде плавучей ярмарки вакансий, проходящей для кораблей, которым выпало счастье обладать торговой лицензией.

Несмотря на постоянное движение, ковры в портовых галереях были безукоризненно чистыми. Полированные стены блестели от постоянной чистки, но гул и суета толпы заглушали жужжание и щёлканье управляемых роботов-уборщиков, что было одной из составляющих вопроса. Подразумевалось, что еда, игры и дешёвые напитки помогали забыть обо всём. Так надо было. Полагаю, это иногда срабатывало, потому что клерки строго придерживались этой системы.

Я остановился у справочного бюро и благодаря своей униформе немедленно получил доступ к экрану, чтобы мог узнать о нынешнем статусе своего корабля и местонахождении остальных членов моего экипажа. Леда и Кешем не теряли времени даром, пользуясь портовыми привилегиями. Я не собирался сокрушаться по этому поводу, поскольку через шесть часов они объявятся совершенно трезвые и твёрдо стоящие на ногах.

Я бродил, просматривая товары, наблюдая за такими же, как и я, гостями порта. Некоторые, глядя на мою униформу, одобрительно кивали, другие — подозрительно щурились. Я не обращал особого внимания ни на тех ни на других. Я бился над разгадкой слов Эмилии о её новом задании, стараясь соотнести это с тем, что мне было известно о приоритетах Кровавого рода: во-первых, как выжить и, во-вторых, как приумножить свои богатства.

Бесцельно бродить мне надоело довольно быстро, и я направил свои стопы к небольшому ларьку почти в центре галереи. На нём не было вывески, но он был знаком каждому как «У Наны». В те дни его держала молодая женщина, которая выросла в этой галерее и переняла секреты кулинарии от своей матери, которую звали Нана, и своей бабушки, которую тоже звали Нана. Лучше её рыбных тако и рагу с рисом нельзя было найти во всей системе Эразмус.

Я вдыхал запах пряностей, подходя к ларьку, сооружённому из вплотную подогнанных друг к другу досок, оставшихся главным образом от старой мебели. Нынешняя Нана наградила меня мимолетной редкозубой улыбкой и наполнила керамическую тарелку тако и пончиками такими горячими, что можно было обжечь пальцы. Быстро схватив тарелку, я отошёл в сторону и уже поднёс руку с едой ко рту и приготовился её попробовать, когда мой глаз поймал быстро промелькнувший в толпе белый цвет медицинской униформы. Когда я вновь обратил свой взор в том направлении, в толпе я увидел Эмилию. Я воспрянул было духом, но потом заметил, с кем она говорит.

Поставив тарелку на прилавок Наны, я стал проталкиваться сквозь толпу. И Эмилия, и стоявший рядом с ней мужчина одновременно взглянули на меня, вздрогнув при моём внезапном появлении.

Мы уставились друг на друга, и мужчина улыбнулся, сверкнув аметистовым зубом, заменившим ему один из клыков.

— Привет, брат Амеранд.

— Капа Лу, — произнёс я шёпотом.

Эмилия высвободила руку из его цепких пальцев.

Капа перевёл свой взгляд с меня на Эмилию:

— Так-так. Вот это совпадение во времени.

Капа, Эмилия и я в детстве вместе бегали по тоннелям и делали попытки предъявлять права на улицы Дэзл после произошедших перемен. Мы, он и я, пять лет проучились бок о бок в Академии безопасности.

После этого Капа исчез.

— По крайней мере, теперь мне ясно, откуда у тебя в разговоре берутся подобные мысли, — сказал Капа, обращаясь к Эмилии.

— Думай что хочешь, — проворчала она.

Наконец-то я обрёл способность говорить.

— Как, чёрт возьми, ты оказался здесь?

Капа округлил глаза.

— Как уже пытался рассказать доктору Варус, — имя и звание Эмилии он произнёс с усмешкой, — я расплатился за всё. Чист и живу в согласии с законом. Проверьте мои документы, если сомневаетесь. — Он кивнул в сторону информационной стойки на другой стороне прохода.

— Да как же это произошло?

— Я узрел свет, брат мой. Преступление не вознаграждается, а жить с нечистой совестью слишком тяжело. — Капа ухмыльнулся, снова сверкнув бледно-лиловым зубом.

Я видел эти слова выгравированными на стенах тоннеля у ворот Обливиона. По крайней мере, часть их. Стирать старые надписи было у нас весьма популярно.

— Итак, чистый — то есть в дружбе с законом — и расплатившийся за всё, что ты делаешь здесь?

Капа посмотрел на Эмилию, а Эмилия — на него, но задержала взгляд всего на секунду и отвернулась.

— Не могу, — сказала она, обращаясь скорее куда-то в толпу, чем к нему.

В жёстких глазах Капы вспыхнул гнев.

— Ты же всегда доверяла мне.

— До того, как ты ушёл в тень, — произнесла она.

— Это что же такое? — Они оба забыли обо мне. Капа шагнул к Эмилии, его лицо выражало мольбу, но голос звучал бесстрастно. — Прости, Эмилия. Прости, что моё исчезновение создало для тебя столько трудностей и неприятностей…

Она пристально смотрела на него, открыв от удивления рот.

— Меня целыми днями держали взаперти с клерками, и беспрерывно, навязчиво повторялись все мои записи. Капа, ты оставил меня с этим. С этим. — У него перед лицом мелькнули её слишком тонкие руки. — На десять лет!

— Прости меня, Эм, — нежно произнёс Капа. — Ты даже не представляешь себе, какой ценой мне удалось попасть сюда хотя бы теперь.

— Тебе не следовало появляться здесь. Я и сейчас нахожусь под пристальным вниманием, и мне придётся объясняться с ними.

Она повернулась и шагнула в толпу. Капа хотел броситься вслед за ней, но на его пути встал я. Он поднял руку. Обычный жест для тех, кто привык прибегать к грубой силе. Но он ещё раз взглянул на мою униформу, и как-то само собой рука его опустилась.

— Так что же ты делаешь здесь на самом деле? — спросил я.

Эмилия была не единственной, кто пострадал из-за дружбы с Капой. На следующее утро после его исчезновения из академии я стоял в строю и был с пристрастием допрошен преподавателями и клерками. Я рассказал им, что он предпочёл теневую сторону жизни и вступил в ряды контрабандистов, воров и прочих созидателей хаоса, — то, что они и сами уже прекрасно знали. У меня было предчувствие, что случится нечто подобное, но я им не говорил, а они, слава богу, меня не спрашивали. Я также не спрашивал, а они не говорили, что нашли последнее письмо его родителей, в котором те писали ему, что собираются покончить с собой.