— Кто-то обещал мне кофе, — угрюмо промолвил он, снова пряча глаза.

— Да, конечно, буквально через пару минут! — покорно отозвалась Дженис.

Так было даже лучше — поскорее ретироваться на кухню. Ей не хотелось, чтобы любимый ею мужчина видел, какой болью отдалось в ней известие о пережитой им драме. Строго говоря, ей следовало бы радоваться такому повороту событий, но боль Адама была и ее болью, а потому необходимо было собраться с духом, переварить то, что она услышала, и попытаться понять, как же ей самой вести себя в создавшейся ситуации.

Сухой тон, которым Адам известил ее о разрыве с невестой, и его ерничанье со всей очевидностью говорили, что он не нуждается в ее сочувствии и поддержке, наоборот, они еще больше унижают его самолюбие. Однако оставить Адама наедине с его страданием в этот критический для него момент она не могла.

Погруженная в свои мысли, Дженис долго возилась с кофеваркой и вдруг поняла, что в дверях кто-то стоит. Вздрогнув, она оглянулась и облегченно перевела дух: это был Адам.

Скрестив на груди руки, он стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, смотрел на нее и молчал.

— Представляю, — сказала она, чтобы как-то разрядить повисшую в воздухе напряженность, — как больно тебе было услышать это известие!

Она и в самом деле это представляла, потому что такой же болью отдалась в ее сердце весть о предстоящей женитьбе Адама. Вообще-то умом она понимала, что рано или поздно тот свяжет себя матримониальными узами. Но одно дело — знать, и совсем другое — столкнуться с этим воочию.

— Скорее это оказалось ударом по моему самолюбию, — каким-то неестественным, деревянным смехом рассмеялся Адам и лихорадочно потер лоб. — По самолюбию, по гордыне…

— Если тебе от этого станет легче, расскажи мне обо всем, выскажись вслух, — откликнулась Дженис, не отводя глаз от плиты (глаза в такие моменты выдают больше, чем хочется). — Психологи уверяют, что в отдельных случаях откровенное излияние чувств способно снять стресс.

— Нет, нет и нет! — Голос у Адама зазвенел, и стало ясно, что легче сдвинуть скалу, чем заставить его признаваться в своих страданиях… — Не желаю никаких разговоров об Оливии, о движущих мотивах ее поступка… А вот о чем бы я охотно поговорил, так это о тебе, Джен.

— Обо мне? — Дженис от неожиданности чуть не выронила на пол блюдца, которые доставала из буфета. — Ну что ты, что интересного может быть во мне, чтобы делать из меня тему разговора?

— Ну, отчего же, — возразил Адам, возвращаясь вместе с ней в гостиную. — Тем более что ты совсем не та Дженис, которую я запомнил. Ты удивительно изменилась.

— Это и понятно, ведь мы не виделись уже несколько лет. Было бы странно, если бы я за это время не изменилась. Я повзрослела, Адам. Перед тобой уже не та маленькая девчушка, которую ты когда-то знал…

— Определенно не маленькая и определенно не девчушка, — согласился он. — Для того, чтобы это понять, хватило одного взгляда…

Дженис почувствовала, как на щеках у нее выступает румянец.

— Ты хочешь сказать, — опережая Адама, заговорила она, — что я уже не та угловатая и костлявая школьница, без конца, по нужде и без нужды, вертевшаяся на хозяйской кухне? (И как последняя дурочка грезившая — да что там, верившая! — будто брошенные им слово или взгляд означают нечто большее, чем мимолетный интерес к дочери одной из работниц поместья Лоусонов.)

— Во всяком случае, — негромко заметил Адам, — сегодня ни у кого не повернется язык назвать тебя угловатой и костлявой. Ты расцвела так, что на тебя невозможно смотреть без вожделения. Единственное, что тебя не красит, так это твоя дурацкая манера скручивать свои роскошные волосы в мерзкий стародевический пучок.

— Но я и есть старая дева, Адам! Сказано это было в запальчивости, и лишь спустя несколько секунд до Дженис дошла бесцеремонность его замечания по части ее внешности, и она возмутилась. Впрочем, и в гневе своем она была непоследовательной. В прошлом, например, она бы отдала все на свете за одно-единственное слово одобрения, за самый пустой и поверхностный комплимент с его стороны — и не дождалась даже намека на похвалу. Зато теперь, когда он со щедростью Креза рассыпал ей самые лестные комплименты относительно ее внешности, она оказалась в тупике, не представляя, как расценивать такое великодушие с его стороны.

Мысль об истинных мотивах его теперешнего поведения свербела в мозгу, отравляя радость от общения с ним. В конце концов, он сказал сперва, что хотел бы поговорить с ней о разорванной помолвке, почему же так внезапно сменил тему?

— Старая дева, — задумчиво повторил Адам. — Формально, может быть, и да, но если подходить к вопросу по существу, то я не уверен в приемлемости такого определения в отношении девушки, три года проучившейся в колледже. Уверен, что ты шутишь.

— Обо мне — вполне приемлемо, — упрямо стояла на своем Дженис. — Что делать, если я такая старомодная?

Она почувствовала, как краска набегает ей на щеки.

И снова Адам играючи выбил ее из оборонительных редутов — просто взял и расхохотался во весь голос, так что Дженис оставалось лишь растерянно моргать глазами.

— Все что угодно, только не старомодная! — сказал он, отсмеявшись. — Не сомневаюсь, что тебя осаждают толпы поклонников!

— Насчет толп сильно сказано.

— Но ведь кто-то был, должен был быть! Ни за что не поверю, чтобы за три года учебы в колледже никто не пригласил тебя прогуляться, сходить в кино, в ресторан, на вечеринку! Или там вместо парней сплошные зомби, запрограммированные на одну зубрежку?

— Ну, отчего же, парней в колледже было хоть отбавляй, — рассмеялась Дженис почти искренне, разве что чуть громковато: хотелось разрядить напряженность, которая по-прежнему витала в воздухе. — Но ни с кем ничего так и не сложилось…

Да и как могло что-то сложиться, если мужчина, которого она любила больше всех в мире, сидел сейчас напротив нее, так близко, что она могла дотянуться до него рукой, — прикоснуться к небритой щеке, убрать со лба выбившуюся прядь шелковистых темных волос?..

Дженис осознала вдруг, что пронзительно-голубые глаза Адама неотрывно следят за ней, и усилием воли заставила себя вернуться в реальность.

— Неужели, — подал голос Адам, — ни одному из них так и не улыбнулась удача?

— Если под улыбкой удачи подразумевается интимная близость, то нет. — Дженис загремела ложкой, яростно размешивая сахар в кофе, после чего со звоном опустила чашку на блюдце и бросила ложку на стол. — И вообще, заладил об одном и том же, будто больше не о чем говорить! Сказано, что я старомодная, значит, старомодная!

— Во-первых, во мне говорит самый обыкновенный мужской интерес. Во-вторых, «старомодная» — не совсем то слово, — саркастически заметил Адам. — По-моему, это чистой воды пуританство: блюсти себя душевно и телесно и ждать, пока не явится рыцарь на белом коне. Смотри, его ведь можно так и не дождаться!

Дженис прикусила губу: настолько близко, сам того не подозревая, Адам подошел к истине. Вообще ее тактика оказалась заведомо порочной: вместо того чтобы остудить пламень его любопытства, она своими уклончивыми ответами лишь раздувала его. Надо было принимать какие-то другие меры.

— Ну, хорошо, — возвысила она голос. — Был один такой парень — Феликс. Мы учились на одном курсе и некоторое время были… довольно близки.

Сам Феликс вряд ли согласился бы с такой характеристикой их отношений, поскольку под близостью понимал нечто большее, чем дружеские симпатии. Они провели вместе несколько довольно приятных вечеров, которые, как он надеялся, должны были увенчаться вполне определенной развязкой, но для Дженис эти встречи оставались не более чем пустячным досугом в обществе привлекательного парня. Мимолетные поцелуи, которыми они обменивались при встречах, носили чисто приятельский характер и не содержали в себе даже намека на те волнующие чувства, которые могло пробудить самое случайное, самое легкое соприкосновение с Адамом.