Так он вопил; и было горько Тусу
Его исполнить повеленье;
Он за руку Рустема взял,
Чтоб из очей озлобленного шаха
Его увесть и дать свободу
Утихнуть бешенству царя, —
При этом виде все вельможи
Затрепетали. Но Рустем,
Не замечая ничего,
Смотрел горящими глазами,
Как лев, увидевший змею,
На шаха; он, казалось, вдруг
Стал целой головою выше,
Стал вдвое шире грудью и плечами;
И он сказал: «А ты кто, чтоб меня
Так дерзостно позорить?
Ты шах, но шах по милости моей.
Грози же петлею не мне,
А своему Зорабу. Разве я
Твой подданный? Я царства пехлеван;
Я князь Сабулистана вольный;
Иль ты не знаешь, что, когда
Я топаю ногою — подо мной
Дрожит земля; когда мой скачет конь —
От топота его шумит все небо
И, быстроте его чудяся,
Поток бежать перестает?
Иль ты забыл, что я Рустем,
Что мой престол — седло, что шлем — моя корона?
И кто же ты, чтоб петлей мне грозить?
И кто твой Тус, чтоб руку на Рустема
Поднять в повиновенье
Безумной ярости твоей?»
При этом слове он так сильно
Ударил Туса по руке,
Что тот упал на землю, оглушенный.
Через лежачего Рустем
Перешагнул, толпу раздвинул
И вышел с Гефом из палаты.
И все вельможи, Кейкавуса
Оставив одного на троне,
Пошли поспешно за Рустемом.
Они его нашли перед крыльцом
Сидящего на Громе. Он с седла
Им закричал: «Простите все; прости,
Иран. В Сабул я возвращаюсь;
В Сабуле я такой же царь,
Как здесь, в Иране, Кейкавус.
Теперь как знаете с Тураном сами
Ведите свой расчет; Сабул
Я отстою. А если здесь с царем Ирана
Случится то же, что с Хеджиром,
И если царский Истахар,
Как Белый Замок, будет схвачен
Врагами, в том не обвиняйте
Рустема. Горе, горе царству,
Когда царем владеет нетерпенье
И необузданная ярость!»
Сказав, он крикнул — Гром помчался;
Рустем исчез как привиденье.
Недалеко отъехав по дороге
В Сабул, остановился он
В гостинице, чтоб на покое там
Дождаться брата
С дружинами Сабулистана.