— Отвечай на вопрос.

— Раз нет свободы, нет свободы воли, то как мы можем вести всякие разговоры?

— Просто читающий книгу мечтает, мой дорогой. Idem est. Отвечай на вопрос.

— Не буду. Я буду бунтовать. Не стану больше плясать для ваших владельцев. Я буду искать лучшую жизнь… Я буду искать реальность.

— Нет, нет! Это безумие, Джеффри! Kul-de-gak!..

— Все мы нуждаемся в храбром вожде. Остальные пойдут за ним. Мы разрушим заговор, сковывающий нас!

— Это невозможно. Играть безопаснее. Отвечай на вопрос!

Халсион ответил на вопрос, подняв лопату и ударив Первого шута по голове. Тот даже не заметил этого.

— Раз ее хоронят по-христиански, это доказывает самооборону?

— Бунт! — закричал Халсион и снова ударил его. Шут запел. Появились два джентльмена.

— Бунт! За мной! — вскричал Халсион и ударил джентльмена лопатой по меланхоличной голове. Джентльмен не обратил внимания. Он трепался с приятелем и первым шутом. Халсион завертелся, как дервиш, раздавая удары лопатой. Джентльмен поднял череп и стал философствовать по поводу некой персоны по имени Йорик.

Появилась похоронная процессия. Халсион напал на нее с лопатой.

— Прекратите читать книгу! — орал он. — Выпустите меня со страниц! Вы слышите? Прекратите читать! Я хочу в мир, созданный мной самим. Выпустите меня!

Раздался мощный удар грома, когда захлопнулся толстый том. В то же мгновение Халсион был низвергнут в третье отделение седьмого круга ада в Четырнадцатой Песне «Божественной комедии», где тех, кто грешил против искусства, мучили языки пламени, вечно пылавшего под ними. Там он кричал до тех пор, пока не послужил достаточным развлечением. Только тогда утвердили план его собственного текста… и он создал новый мир, романтичный мир, мир его заветной мечты…

Он был последним человеком на Земле.

Он был последним человеком на Земле и выл.

Холмы, долины, реки и горы принадлежали ему, ему одному, и он выл.

5271009 домов служили ему пристанищем. 5271009 постелей ждали его для сна. Магазины ждали, когда он взломает их. Все драгоценности мира принадлежали ему. Игрушки, инструменты, предметы первой необходимости и роскоши — все принадлежало последнему человеку на Земле, и он выл.

Он покинул особняк в полях Коннектикута, где основал свою резиденцию. Он пересек, завывая, Вестчестер. Завывая, он мчался на юг по тому, что было когда-то шоссе Генриха Гудзона. Он переехал, завывая, по мосту на Манхэттен, он ехал мимо одиноких небоскребов, складов, дворцов развлечений и подвывал. Он выл на Пятой Авеню и за углом Пятнадцатой стрит увидел человеческое существо.

Она была живой, прекрасной женщиной. Она была высокой и смуглой, с копной вьющихся волос и красивыми длинными ногами. На ней была белая блузка, брюки в тигриную полоску и патентованные кожаные ботинки. За спиной у нее висела винтовка, на бедре — револьвер. Она ела маринованные томаты из банки и недоверчиво уставилась на Халсиона. Он бросился к ней.

— Я думала, что я последний человек на Земле, — сказала она.

— Ты последняя женщина, — простонал Халсион. — А я последний мужчина. Ты не дантист?

— Нет, — ответила она. — Я дочь несчастного профессора Файлда, чей прекрасно задуманный, но плохо исполненный эксперимент по расщеплению ядра стер с лица Земли человечество, за исключением нас с тобой. Мы, без сомнения, из-за таинственной мутации, передающейся по наследству в наших родах, сделавшей нас иными, стали последними представителями старой цивилизации и первыми новой…

— Отец не учил тебя лечить зубы?

— Нет, — сказала она.

— Тогда дай на минутку револьвер.

Она вытащила из кобуры револьвер и протянула Халсиону, взяв, на всякий случай, винтовку наизготовку. Халсион взвел курок.

— Как бы я хотел, чтобы ты была дантистом, — простонал он.

— Я прекрасная девушка с Коэффициентом Интеллектуальности 141, что более важно для основания новой расы людей, унаследовавшей добрую зеленую Землю, — возразила она.

— Только не с моими зубами, — просто сказал Халсион.

Он разрядил револьвер себе в висок и мозги выплеснулись на землю…

Он очнулся с пронзительной головной болью. Он лежал на кафельном возвышении возле стула, припав ушибленным виском к холодному полу. Из-за свинцового щита появился мистер Аквил и включил вентилятор, чтобы проветрить помещение.

— Браво, мой милый, — хихикнул он. — Наконец-то ты стал самим собой, а? И помощника тебе не потребовалось. Merglio tardeshe may… Но ты упал и ударился, прежде чем я успел поймать тебя, черт побери!

Он помог Халсиону подняться на ноги и провел его в приемную, где усадил в мягкое вельветовое кресло и дал бокал бренди.

— Гарантирую, что не требуется никаких лекарств, — заявил он. — Nobles oblig… Только лучше spiritus frumenti. Теперь обсудим дела, а? — Он сел за стол, все еще энергичный, суровый, и с неожиданной теплотой взглянул на Халсиона. — Человек живет своими решениями, neste-pa? — продолжал он. — Вы согласны, ui? Человек должен принять в течение своей жизни 5271009 решений. Peste! Это простое число, так? Niniorte… Ты согласен?

Халсион кивнул.

— Тогда, мой милый, зрелость этих решений определяет, мужчина данный человек или ребенок. Niht war? Malgre nori… Человек не может начать принимать взрослые решения, пока не избавится от детских грез, черт побери! Такие фантазии… они должны уйти…

— Нет, — медленно произнес Халсион, — от этих грез зависит мое искусство… от грез и фантазий, которые я переношу в линии и краски…

— Черт побери! Да! Согласен. Но взрослые грезы, а не детские. Детские грезы — пфуй! Все люди проходят через это… Быть последним способным мужчиной на Земле и обладать всеми женщинами… Вернуться в прошлое с преимуществом знаний взрослого и одерживать победы… Бегство от реальности с мыслью, что жизнь — это фантазия… Бегство от ответственности и фантазии о причиненной несправедливости, о мученичестве со счастливым концом… И сотни других, столь же распространенных, сколь и пустых. Господь благословил папашу Фрейда и его веселое учение, которое положило конец этой чепухе. Sic semper tiranis… Прочь!

— Но раз у всех есть эти грезы, значит, не такие уж они плохие, не так ли?

— Черт побери! В четырнадцатом веке у всех были вши. Делает ли этой вшей хорошими? Нет, мой мальчик, такие грезы для детей. Слишком много взрослых еще остаются детьми. И ты, художник, должен вывести их, как я вывел тебя. Я очистил тебя, теперь очищай их.

— Почему вы это сделали?

— Потому что я верю в тебя. sic vos non vobus… Тебе будет нелегко. Долгий трудный путь и одиночество.

— Полагаю, я должен испытывать благодарность, — пробормотал Халсион, — но я чувствую… ну, пустоту… обман.

— О, да! Черт побери! Если долго живешь с язвой, то что-то теряешь, когда ее вырезают. Ты прятался в язву. Я вскрыл ее. Ergo: ты чувствуешь обман. Но погоди! Ты почувствуешь еще больший обман. Я говорил тебе, что цена будет высока. Ты заплатил ее. Гляди.

Мистер Аквил достал из кармана зеркальце. Халсион глянул в него и застыл. На него смотрело лицо пятидесятилетнего мужчины, морщинистое, закаленное, твердое, решительное. Халсион вскочил с кресла.

— Спокойно, спокойно, — увещевал его мистер Аквил. — Это не так уж плохо. Это чертовски хорошо! Физически тебе по-прежнему тридцать три. Ты ничего не потерял из своей жизни… только юность. Что ты утратил? Смазливое лицо, чтобы привлекать молоденьких девушек? И всего-то?

— Ради Христа!.. — вскричал Халсион.

— Прекрасно. Еще спокойней, мой мальчик. Здесь ты, больной, лишенный иллюзий, сбитый с толку, встал одной ногой на твердую дорогу к зрелости. Ты хочешь, чтобы это случилось или нет? Si, я могу все исправить. Это может никогда не случиться. Spurlos versenkt… Прошло всего десять минут со времени твоего побега. Ты еще можешь вернуть свое красивое, молодое лицо. Ты можешь снова сдаться. Можешь вернуться в бездонное лоно язвы… опять впасть в детство. Ты хочешь этого?