Настойчивая трель!

Что я медлю? Надо же открывать скорей! Но на мне порванная одежда. Ну и что? Он же сам и порвал! Я помчалась в коридор. Ох, а если это мой брат и Софи? — мелькнула мысль, но мои руки уже успели повернуть замок и распахивали дверь.

Серовато-синеватые изумительного легкого оттенка лацканы пиджака из шероховатой на вид дорогой шерсти. Между ними — тонкая льняная рубашка светлее тоном.

Я начала медленно поднимать голову, но галстука я не обнаружила, вместо него — какие-то кожаные коричневые энергичные тесемки, сцепленные у воротника серебряной черненой пряжкой с конской мордой дивной работы, а затем морда… Ой, простите, хочу сказать лицо обладателя этого торжества текстиля и ювелирного искусства, увенчанное где-то на уровне притолоки — а двери в нашем старинном доме очень высокие, — так вот, на уровне притолоки белая ковбойская шляпа с тем же самым едва заметным серовато-синим оттенком, что и костюм, но именно белая! Украшенная тоже серебряной пряжкой с той же лошадью, но уже летящей в галопе.

Я сделала шаг назад, чтобы получше рассмотреть гостя, он — тоже, видимо догадавшись, что мне хочется по достоинству оценить его убранство. Из-под брюк — а такие брюки я видела на мужчинах только в кино, даже у моего пижона брата нет таких влитых и одновременно струящихся брюк, — светло-серые кожаные туфли, явно существующие на свете в единственном экземпляре. Да, я забыла упомянуть кожаный, в тон с заменителем галстука и одновременно с туфлями, чудесный ремень, опять же украшенный лошадиносеребряным гербом, но теперь с двумя миниатюрными коньками, которые мчались, элегантно развевая гривами и хвостами… Три серебряных пряжки на одном мужчине да еще шляпа, но, клянусь, господа, никогда в жизни я не видела никого — даже в кино! — кто был бы одет с таким безупречным изыском! Мой брат точно бы умер от эстетической зависти.

— Супер? — поинтересовался чудо-гость, понятно, басом.

— Супер, — безропотно согласилась я, стараясь не смотреть ему в лицо, которое было единственной деталью, выпадавшей из всего этого от-кутюрного великолепия.

Даже если сказать, что морды коней на всех пряжках гораздо привлекательнее и красивее, все равно что не сказать ничего. Массивный подбородок, челюсти питекантропа, демонстрирующие в улыбке лошадиные зубы, огромный мясистый нос, выпуклые надбровные дуги и, совсем неожиданно — когда я все-таки осмелилась вновь запрокинуть голову, — круглые коричневые глазки домашнего щенка, отчего вся лошадиная загорелая обветренная рожа приобретала выражение добродушное, как у сенбернара или даже Лабрадора.

— Нравится? — уточнил гость. — Это моя Джинни расстаралась. Сеструха моя. Она у меня в Нью-Йорке дизайнер. Дизайнер — это когда по мебели там, по тканям, а когда костюм — это… Ой, батюшки, как же это называется?

— Кутюрье.

— Ага, кутюрей! Это у нее дружок — кутюрей. Морни. Не, ты не подумай, он ей не бойфренд! Нет! Они все, которые кутюрьи, голубенькие, так полагается. А дизайнеры — нет, дизайнеры натуралы. У Джинни бойфренд — дизайнер. По обуви дизайнер. Во. — Гость продемонстрировал туфли. — Видала? А это? — Очередь дошла до серебра. — Это антиквариат! Сам Вашингтон моему дедову прадеду вручил! За отличие в мясной промышленности! Мы, Никсы, у нас на Редривере первые мясные короли! Всегда были и всегда будем! По нефти, конечно, Уоллеры, а мы — по мясу. Мы, Никсы, по мясу, а Уоллеры…

— Уоллеры?

— Слушай, так ты и есть Элен Пленжийс? — неожиданно спросил гость, на английский манер произнося мое имя, да еще с ударением на первый слог.

— Пленьи, — машинально поправила я, начиная догадываться о причине появления представителя клана мясных королей, но то, что он знаком с Уоллерами, плохо укладывалось в моей голове… Стоп! Да в Америке, наверное, тысячи Уоллеров. И сплошь нефтяные короли?..

— Пле-нь-и, — старательно выговорил мясной король и продемонстрировал все свои зубы. — Пле-нь-и! Правильно?

— Да. Элен Пленьи.

— Ха! А я Никс. Эразмус Никс. Зови меня Никс. Сестра зовет Рости и Оникс, только я этого не люблю. Никс, о'кей?

— О'кей, Никс…

— Слышь, Лени, а чего это мы на лестнице стоим? У тебя платье порвано. Простудишься.

Я машинально прижала руки к груди и попятилась. Как неудобно! Я совсем забыла про пострадавший костюм.

Никс шагнул в квартиру и, закрывая дверь за собой, показал пальцем в сторону лестницы.

— Он, что ли, тебе все изорвал?

— К-кто?

— Майки Уоллер. Я поднимаюсь, а он вниз идет. Я прямо обалдел! Ну дела, думаю. Я еще в самолете его приметил. Мы в одном самолете летели. Бизнес-класс. Я-то понятно, а он? Неужели до того экономный? У них же, у Уоллеров, свои самолеты есть, чего бы Майки тащиться бизнес-классом?

— Бизнес-классом?

— Ха! — Никс лукаво прищурился, сдвинул на затылок шляпу и поднял палец вверх. — Я сразу угадал! Тайные у Майки в Париже делишки! А уж как сейчас на лестнице встретил — он ведь от нашего Грейдвью баллотируется в сенат штата, плакаты с его физиономией по всем углам, — ну, думаю, голова Никс, угадал! Твой клиент, что ли?

— Да. Но не в том смысле, как, мне кажется, ты понял.

— А чего тут понимать? Эта Марамбей…

— Марамбель! — Конечно же Никс и есть мой «жених» от дипломированной свахи, окончательно убедилась я.

— Ну Марамбель. Марамба, в общем. Так вот, эта Марамба — жуткая баба, я тебе скажу!

— Никс, дело вовсе не в мадам Марамбель! Уоллер действительно мой клиент, но…

— Я и говорю, жуткая баба! Творит что хочет! Но ты тоже ей на Уоллера пожалуйся. Что это за дела? Первый раз видит женщину и рвет на ней тряпки? Ну не понравилась ты ему, так одежду-то рвать зачем? Или, может, ты ему не дала?

— Что?

— Вот и я говорю: правильно ты, Лени, сделала. Думает, раз он Уоллер, так любая готова с ним? Злой от тебя шел, как бык, которого только что поклеймили! Я еще сперва подумал: от тебя — не от тебя? А уж как твое рванье увидал, думаю, голова Никс, вот она Уоллерова тайна! Ну Марамба, ну баба, во какие проворачивает делишки! А рекламирует: женщины для серьезных отношений! Подруги жизни!

— Да нет же, Никс! Я юрист! Я занимаюсь наследством Уоллера!

— Юрист? Правда, что ли?

— Правда, правда, и ничего кроме правды!

— И он приставал к тебе?

Я неуверенно пожала плечами. Не знаю почему, но у меня было такое чувство, словно я обзавелась еще одним братом. Кстати, мой-то родной где? И где Софи?

— С ума сойти! Приставать к юристу! — Никс крякнул, снял шляпу, обнаружив короткие волнистые каштаново-рыжеватые волосы, почесал в затылке, осмотрел свой головной убор, водрузил его на место. — Слышь, Лени, а у тебя выпить есть?

— Есть. Иди вон туда, в гостиную. Я принесу.

— Некогда, Лени, в гостиную. Давай глотнем по-быстрому и поедем.

— Куда?

— Ты, Лени, надела бы чего, а то мне прямо смотреть на тебя неловко. Я ведь жениться с тобой теперь не могу. — Никс стал окончательно похож на сенбернара. Только грустного, который раскопал из-под снега человека, а тот уже умер. — Я тебе все объясню, только давай выпьем сперва. Тебе вон уже и так досталось от Уоллера, а тут еще я жениться расхотел.

— Никс! — Мне вдруг сделалось легко-легко: точно — новый брат, только младший, и я погладила его по руке. — Ты ужасно славный парень, Никс. Иди в кухню, что найдешь в холодильнике — все твое. — Я показала ему, где кухня. — А мне действительно надо переодеться.

— Только давай, Лени, быстро!

Еще бы не быстро, подумала я, мне ведь нужно срочно отделываться от тебя, славный ты парень и почти брат Никс, мне давно пора бежать в «Павильон де ля Рен» и вводить мистера Уоллера с его финкой в наследство. Сомнительная она, несомнительная, мне-то какое дело? Уоллеров, которые нефтяные короли и владеют самолетами, от одной картины не убудет.

Никс, занимая все пространство, хотя и без пиджака, аккуратно повешенного на спинку стула, но в шляпе и прихлебывая шардонне прямо из бутылки, жарил яичницу!