Потом я услышала, как в ванной деловито зашумела вода — Вики принялся наводить красоту перед свиданием. Я привстала на локте и выпила второй стакан аспирина, вновь напомнившего мне вкусом дорогое шампанское. Похоже, здорово я разболелась.

А еще даже не вечер — семнадцать тридцать одна, — если верить показаниям будильника. Я проснулась по двум причинам: во-первых, я была мокрая и липкая как лягушка, и вся постель тоже отдавала противной влагой, а во-вторых — или это во-первых? — я безумно хотела есть. Если сначала залезть в ванну, то, пожалуй, я еще чего доброго утону от голода, а если сначала заняться пропитанием — то с ручьями по спине да в мокром халате это грозит еще более сильной простудой. И я решила совместить эти два дела: накинув поверх халата плед, я, пошатываясь от слабости, доползла до санузла, заткнула ванну пробкой и открыла самую горячую воду, а потом побрела в кухню и принялась выкладывать из холодильника на поднос все подряд.

Но не сунуть в рот кусок ветчины я не смогла. Она холодным комом покатилась по пищеводу, и я поняла: огненный кофе или я умру прямо сейчас! Кофеварка — это две минуты, ванна не уйдет никуда! Я загрузила кофеварку и, поёживаясь в своем мокром и потном одеянии, повторила эксперимент с ветчиной. Второй кусок оказался ненамного теплее первого, но кофеварка уже начала выдавать струйку и аромат, что само по себе уже грело. Через пластиковую крышку из коробки соблазнительно поглядывали пирожные. Я не ела сладкого и мучного уже несколько лет… Ничего, сейчас я болею, больным можно все!

Но сначала горячее! Я подставила под носик кофеварки другую чашку и залпом проглотила то, что успело натечь в первую, закусила пирожным. Гораздо лучше, чем эта ледяная ветчина! Эх, сейчас бы горячего омлета или просто залить эту ветчину яйцом… Но стоило вспомнить про яичницу, как тут же взбодренные кофе мозги предъявили мне вчерашнюю картинку: Никс и я поедаем яичницу со сковороды, по очереди прихлебывая вино из бутылки…

Но тут вслед за жизнерадостной физиономией Никса передо мной выплыло совсем другое лицо и совсем другая улыбка! О Боже… Забудьте, Элен Пленьи, вся эта история больше не ваша. Этим делом теперь занимается Сарди, которому, по мнению Ванвэ, полезно пообщаться с монахами. Ну монахи-то здесь при чем? Ах да, они же заверили завещание. Но откуда оно взялось?

Вам-то какая разница, Элен Пленьи? — одернула я себя. Взялось, значит, взялось. Выпью-ка я и вторую чашечку кофе. Нет, сначала съем еще одно пирожное. Или лучше вместе с кофе я возьму его с собой в ванную? Как Вики — тот всегда ставит поднос поперек ванны и пьет кофе, уткнувшись в газету. Иногда часа по два, по три. Кофеварка начала выдавать новую порцию. Вот, хорошо, Элен Пленьи, думайте о брате, о кофе, а улыбки Майкла Уоллера больше в вашей жизни нет! Вы сами не пожелали остановить его ночью, вам было противно, что он пьяный, что ж теперь-то жалеть?

Кофе грациозно струился в чашку, а я тем временем прямо из упаковки съела какой-то паштет и примеривалась, как бы мне так урвать кусок лососины, чтобы не вставать за ножом, но и особенно не перепачкаться в рыбе. Неважно, я все равно сейчас полезу в ванну. Я схватила рыбу рукой, и тут в дверь протяжно позвонили.

Ну Вики! — подумала я, обещал же, что откроет сам, даже телефон отключил, чтобы никто меня не потревожил, и сам же терзает дверной звонок! А если бы я спала? Или была в ванной? Но я не делала ни того, ни другого, и с рыбой в руках поплелась открывать. И вдруг в последнюю секунду меня осенило: Вики ведь мог запросто притащить всю свою телевизионную команду — отмечать рождение дочери! Это же великий повод!

— Вики, ты один? — поспешно спросила я, дожевывая кусок рыбы. — А то я в халате!

— Это я, Мишель!

Мишель Сарди, ас корпоративных исков, которому мой патрон передал ведение уоллеровского наследства? Неужели действительно такие проблемы, что Сарди, не сумев дозвониться, пришел ко мне?

— Простите, вы Мишель Сарди? — уточнила я.

Вместо ответа гость звучно чихнул, а потом добавил по-английски:

— Это я, Майкл. Майкл Уоллер. Скорее, Эле, а то у меня, похоже, аллергия на эту сирень. — И чихнул снова.

— Майкл? — Я приоткрыла дверь.

Это действительно был он. И огромный букет сирени!

— Где ты ее взял?

— Как это «где»? Купил в магазине. — Он смешно зажмурился и опять чихнул, торопливо отвернувшись в сторону.

— Но сейчас же осень!

— Так что же? Войти-то можно? Или будем разговаривать через щелочку?

— Можно. — Я попятилась, он вошел и протянул мне сирень.

— Да забери ты ее у меня! Ты чего такая? Все злишься?

— Я? Злюсь? — Я помотала головой, все еще не веря его появлению. — Нет. Зачем? Я не злюсь. Я… Я болею. — Я опустила глаза и вдруг увидела на себе халат и в руке — кусок рыбы. Я спрятала руку за спину, чувствуя, что от стыда готова провалиться сквозь землю. Вдобавок где-то в груди предательски заскребло, вызывая кашель. — Извини, я хотела принять ванну, — пробормотала я и закашлялась.

— Ванну? Неплохая идея, — одобрил Майкл с таким видом, если бы мне и полагалось сообщать ему о своих гигиенических затеях. — Я с тобой. Ты не против? — И чихнул.

Что ты подразумеваешь под этим? — хотела уточнить я, но не успела, потому что он уже подхватил меня на руки и, роняя по дороге сирень, поволок на шум воды, а потом ногой распахнул дверь в ванную.

— Что ты делаешь? Так нельзя! — внезапно опомнившись, панически запротестовала я и прижала рыбу к груди, только бы не испачкать ею Майкла. — Ты мой клиент! Нельзя же с клиента…

— Это мыться вдвоем в твоей ванне нельзя, а я больше не твой клиент. Поняла? — Он поставил меня на пол и чихнул как бы в подтверждение своих слов.

— Ты все равно клиент моей конторы. А ванна замечательная. Метр девяносто. Даже мой брат помещается!

— Который телевизионщик?

— Да!

— А его жена?

— Что «его жена»?

— Она вместе с ним здесь, — Майкл ткнул пальцем в воду, — помещается?

Следовало бы дать достойный ответ, но я опять закашляла.

— Слушай, — Майкл вдруг посерьезнел, — а тебе купаться можно, если ты больна? Тебе не будет хуже?

— Нет. — Над водой клубился приятный горячий пар, и я села на край ванны. — Зачем ты пришел?

— К тебе.

— Допустим. Но зачем?

— А зачем тебе рыба, Эле? Ты что, прикладываешь ее от жара ко лбу?

— Нет, Майкл Уоллер. Я ее ем. — И я действительно начала жевать лососину, откусывая понемногу. Я чувствовала безумную усталость, и от этой усталости теперь мне было все равно. — Зря ты пришел.

— В более идиотское положение меня не загоняла ни одна женщина, — хмыкнул Майкл и снял пиджак.

Он швырнул его в коридор и занялся брюками. Через полминуты они отправились за пиджаком. Потом туда же последовал галстук. Майкл занялся пуговицами рубашки, а я наблюдала за ним и доедала рыбу. Я же сплю, с полной уверенностью поняла я. Это ведь невозможно: сидеть на краю полной кипятка ванны, откусывать лососину от целого куска и созерцать, как в нашей тесной ванной комнате до нитки раздевается Майкл Уоллер, нефтяной король.

— Ну, доела? — заговорил он, несколько выводя меня из оцепенения. — Раздевайся и ныряй.

— Ты серьезно?

— Эле, ну хватит тянуть время! От тебя так потом с рыбой несет, даже всю мою сирень забило! Невозможно рядом стоять. Давай, давай, детка, поворачивайся, — торопил он, избавляя меня от халата. — Вот хорошо, вот умница.

В следующую минуту я очутилась в воде, а Майкл, вылив на губку полфлакона шампуня, перегнулся через край ванны и стал мыть меня так, как будто я была китайской вазой или какой-то другой хрупкой и страшно дорогой вещью, только не живой. Потому что живой человек очень даже мог в результате такого мытья умереть от блаженства. Или от блаженства не умирают?

— Майкл, — прошептала я, не в силах открыть глаза. — Как хорошо! Иди сюда!