- Очень удобная позиция, - заметил Юра, - для карманных воров.

- Мне нравится, - умиротворенно сказал Павел.

- А мне не нравится, - сказала Елена, - когда мужчины меняют ориентацию. Пусть они уж лучше руки меняют.

- Это не имеет ничего общего с сексуальными эксцессами, это психический процесс, - сказал родственник. - Изгнать беса, значит, вернуть его на место. В ребро. А не в жопу.

- А когда уже бес в ребро, так на фига тебе вообще какие-то эксцессы? - пожала плечами Елена, - тогда уже все равно, за красных ты или за голубых.

- Ты озвучила классическую позицию женщины - раком, - ухмыльнулся родственник. - Позицию нужности кому-то еще. А целостный человек самодостаточен, ему никто не нужен.

- Как в нужнике, - поддакнул Юра.

- Это поразительно, - сказал родственник, - когда пытаешься объяснить очевидные вещи философскими терминами, никто ни хрена не понимает. Но как только заговоришь о говне, нужнике и жопе - все становится понятным. Вы можете мне объяснить, почему это так? Или мне это только кажется, с моей очковой точки зрения?

- Не кажется, - серьезно сказала Елена, - мы все такие. Только мы молчим об этом. И ты не болтай, пока живешь в мире женщин. Женщина тебя всегда поймет - и использует понятое тебе во вред. Ты умный, у тебя есть баба, которая тебя охраняет. Твой бес. Так полагайся на нее, пока тебе не повыламывали ребра. Потому что в одной бабской глупости ума больше, чем во всем твоем уме.

- Как сказал по такому случаю поэт, - мстительно вмешался Павел, -

Все выпито мое бухло,

И унося мое бабло,

Все бабы сгинули, заразы.

И только стоны унитаза,

Его ночное бормотло.

- Какие бабы? - удивилась Елена. - Какое бабло, Павел? Откуда оно у тебя?

- Да отцепись ты от человека, - вступился Юра, - ведь берет же за душу. Хорошие стихи, лирические. Только теперь уже и унитазы не бормочут в ночи. Они молчат, экономя воду. Такая жизнь.

- У меня еще не все унесли, - сказал родственник.

- Так я ж на что и тонко намекаю, - сказал Юра. - Пора бы уже и выставить мне магарыч. Холодно тут.

Родственник достал из какого-то ящика бутылку водки, охлаждения ей не требовалось, она и так была ледяная.

– Причем тут водка? - сварливо спросила Елена. - Почему меня всегда принимают за извозчика? Павел, я что, похожа на извозчика?

- Нет, - ответил мстительный Павел, - ты похожа на извозчичью лошадь.

Родственник вернулся к своему ящику и достал из него коньяк, шампанское и абсент.

- Так что будем пить?

- Конечно, водку, - сказала Елена, - раз у тебя нет лимонада для дамы.

- Только не говори, что у тебя есть лимонад, - предупредил Павел, - а то она скажет, что дамы пьют только сперму колибри.

- Если ты имеешь в виду себя, так ты размечтался, - сказала Елена.

- Хватит, - сказал Юра, - пейте вы хоть из унитаза, а мне нужен стакан и хоть что-нибудь закусить. Я с утра ничего не ел.

Мгновенно появилось замороженное сало, фиолетовый крымский лук и черный хлеб. И все пошло великолепно, пока Павел не начал прыгать по комнате, изображая колибри, приветствующего восход солнца. После этого все, уже засыпающие, как летучие мыши, загрузились в черный джип с угрюмым водителем, знающим по-русски только слово “блин, дороги”, загрузили Павла, которому родственник сунул в бесчувственный карман пятьсот баксов без своего портрета, и отправились по домам спать.

Так занялся первый день после бенефиса - из искры уже возгоралось пламя.

Бутто получила информацию в наушник о происходящем в варьете, у нее были везде наушники - и сразу выдала это в эфир, по ходу рассказа о дальнем родственнике. Утренние газеты, имеющие информаторов в любом времени суток, вышли уже со скандальными намеками, и к середине дня издатель Саломасов уже сплавил все это в Нью-Йорк. Деловые американцы задумались, и к вечеру автор, который уже успел прийти в себя после вчерашнего, получил деловое предложение. От умного Саломасова. И согласился с ним.

Разумеется, в дикой свалке, которая происходила в Москве за славу - и деньги, - кустарные потуги провинциала были просто мышиным писком. Но в гигантском бардаке Москвы и мышь могла прокормиться. Акулы всех размеров и всех видов бизнеса начинали с крохи популярности, которая в любой сфере жизни мегаполиса оборачивалась вполне жирным куском. А жирно смазанный усилитель быстро превращал мышиный писк - в ангельское пение, в рев политического трибуна, в авторитетную речь экономиста или великого мыслителя. За то, за что в маленьком городишке хлопали по плечу и подносили сто грамм - в мегаполисе давали деньги. И мегаденьги. В драке за любую толику поп-популярности столичные поп-деятели обнажали на сцене попы, выплескивали в противные лица стаканы воды, ушаты помоев или без затей лупили друг друга по мордасам, иногда прямо в парламенте.

Литературный же бомонд внешне сохранял отстраненность от этих эксцессов. Писарюги и писатессы шипели как коты, бродящие вокруг мусорного бака, и ночью гадили друг другу под порог, но - интеллигентно. На настоящую, большую гадость у них не хватало ни умения, ни мышиных сердец. Они вообще ни черта не умели: ни писать, ни драться, ни работать. Поэтому они щекотали у себя своими перьями, доводя себя и своего читателя до вялого оргазма, такого же скучного, как и они сами. Это, как и подсматривающие за ними критики, они называли - литературным процессом. Даже когда они пытались живописать грязь, у них получались кислые щи пополам с хлоркой или список ненормированной лексики - а нормированную они знали плохо. Они не знали ничего ни о грязи, ни о небе в алмазах.

А провинциальный кустарь знал. Он соединил методы шоу-бизнеса с отчетливым литературным талантом - и попал в очко. Как и любой подлинный писатель - он был актером, лжецом и аферистом, искусство - это золотые наперстки на пальцах шулера. Он приехал в Москву с колодой своих крапленых рукописей и попал туда, где было ему самое место - на ярмарку тщеславия, на вселенское торжище, в великий Город, над которым никогда не заходит солнце, какие бы звезды над ним ни сияли. Он был родственником каждому, кто боролся здесь за кроху хлеба или ведро бриллиантов, он был родственником этому Городу и вместе с ним смотрел в двух направлениях с его башен - и весь мир лежал у его ног.

Но когда он не возносился духом над златыми главами Москвы и не торговал царствами земными, то считал свои бабки. С авансом, обещанным алчным Саломасовым, злата набиралось уже знатненько. И родственник взялся за телефонную трубу.

- Привет, Юра, сколько стоит твое варьете?

- На фига оно тебе? - невнимательно спросил Юра, занятый какими-то делами, - девки продаются в розницу.

- Я не собираюсь отбирать у тебя кусок хлеба, - пояснил родственник, - я хочу его арендовать. И снять там кино, себя экранизировать.

- Постой, постой, - сказал Юра, - это же не последний мой кусок хлеба. Я еще и продюсер, ты что, забыл? У меня авторское агентство, пишем сценарии и продаем по 300 серий в год.

- Да не надо мне 300 серий, мне одной достаточно, - сказал родственник.

- У тебя что, уже достаточно для этого денег? - спросил Юра.

- Я сам себе режиссер, - сказал родственник, - у меня уже все написано и есть исполнитель главной роли.

- Заткнуть всем пасти! - крикнул Юра куда-то в сторону. - Слушай, твоих денег хватит на рекламный ролик, а не на кино. На кино персональных денег ни у кого нет. И вообще, это так не делается. Давай, что есть, а я найду спонсоров, и мы слепим нормальную фильму, лимона на полтора.

- Где ты возьмешь спонсоров? - спросил родственник.

- Я поищу их в ящике своего стола, - хмыкнул Юра. - Это же бизнес, а бизнес без партнеров не делается. Я сам буду твоим спонсором. “Оскара” мы не возьмем и о прокате мечтать нечего. Но мы раскидаем фильму на дисках, вставим туда голых баб и заработаем какую-нибудь мелочевку. А если у спонсоров выйдет недостача, так ты компенсируешь из своих денег. Так идет?