В Музее искусств и традиций бамумов в Фумбане встречаются любопытнейшие экспонаты: массивные гонги, которые султан дарил вельможам, отличившимся на поле брани, редкостный набор из 25 старинных терракотовых трубок, на которых изображены воины, игроки на флейте и тамбуринах, буйволы, пауки и даже…

жабы, олицетворяющие, к слову сказать, плодородие. Трубки из обожженной глины, достигавшие полуторадвух метров длины, курили вельможи на праздничных церемониях. В музее есть оригинальные статуэтки из ракушек каури, ранее служивших здесь в качестве денег…

Изящны бамумские троны, стулья, маски, кувшины, трости, украшенные цветными бисерными изображениями животных и пресмыкающихся. Эти изделия, как видно, предназначались не для простого труженика, а на потребу владык и их сановников.

Традиционными художественными ремеслами у бамумов считаются гончарная и деревянная скульптура, кузнечное и литейное дело, красильное ремесло (заметим, что растительные краски издавна известны бамумам), плетение, резьба по слоновой кости, вышивки. Живущие по соседству хауса научили бамумов кожевенному делу. Каким бы промыслом ни занимались бамумы, каждая их работа отмечена неуемной фантазией, способностью облечь мысль в полную самобытной экспрессии форму.

В Фумбане есть окраинная, заросшая травой улица, которую посередине разрезает на две части глубокий овраг. По обе ее стороны — аккуратные домики под высокими, довольно широкими двускатными крышами, подпираемыми по окружности тонкими резными жердями. В тени галерей, что между стенами и жердями, трудятся народные умельцы. Амаду Йенде — выборный глава фумбанских ремесленников. Он — литейщик. Глаза разбегаются при виде масок из меди, отлитых и обработанных им и его подмастерьями.

— Хотите узнать, как появляются на свет маски? Пожалуйста, — приглашает оп нас в свою мастерскую.

Плавильная печь сложена из почерневшей от копоти огнеупорной глины в маленькой комнатушке с овально-прямоугольным отверстием, заменяющим окно. В углу под окном на низком стульчике, вытянув ноги, по пояс обнаженный, атлетически сложенный парень с лоснящимся от пота телом изо всех сил бьет обеими руками по самодельным кожаным мехам, нагнетая воздух в печь, где плавится металл. В углу комнатки разложены глиняно-восковые формы для будущих масок. Достаточно залить в них расплавленную медь, дать ей время остыть и маски почти готовы. Почти — потому что потом маску еще подчистят, сгладят зазубрины и шероховатости, до блеска отполируют.

В соседней комнатке, где продаются «еще тепленькие» изделия, Пенде показал ажурные, узорчатые бронзовые колокольчики, выплавленные в форме бамумских хижин, бронзовых символических пауков, миниатюрные изображения бытовых сцен в меди и бронзе (свадьбы, коронации, сражения и даже роды).

Дома у Йепде я увидел то, что он делает для себя. И убедился в том, что у нынешних ремесленников Фумбана не менее искусные руки, чем у мастеров прошлого.

— Мы создаем кооператив, — сообщил он. — Это поможет нам установить твердые цены на паши изделия, получать кредиты на расширение производства от государственного банка. Мы будем продавать свою продукцию не только по всей республике, но и за границей.

Девять мастерских из двенадцати, имеющихся в Фумбане, сразу же вступили в кооператив художественного промысла. Жизнь идет. И даже султаны собственноручно утверждают указы о создании кооперативов.

Судьба любого султана ассоциируется в моем представлении с запущенным фумбанским дворцом, в котором никто уже не живет и который по-прежнему напоминает о былом. По моральным соображениям не решается там поселиться его сегодняшний владелец — потомок знаменитого Нджойи. Небольшой султанский домик находится у выхода из дворцового поместья. И лишь деревянной или медной маске, правда в десакрализованном, лишенном всякой мистики виде, суждена долгая славная жизнь, ибо она является одной из своеобразных исторических мер творческого народного гения, одной из основ дальнейшей эволюции камерунской скульптуры, живописи и театра. Ибо маска — необычайно яркая форма, способная выразить характер человека.

Редко застанешь в яундском центре культуры и лингвистики известного ученого Элдриджа Мохамаду и его коллег. С неизменными спутниками — магнитофоном и блокнотом — он вечно странствует по захолустным, труднодоступным районам в поисках старинных песен и баллад. Колонизаторы сделали все, чтобы предать забвению духовные ценности африканского прошлого — фольклор, музыку, танцы; чтобы преобразовать на свой лад образ мыслей африканцев. До сих пор камерунцам — впрочем, как и всем африканцам — подсовывают с капиталистического Запада под видом «более совершенного» образца цивилизацию так называемого «свободного мира» с ее «культом вещей», с возведенными в ранг будничных явлений насилием, порнографией и безысходной бедностью. Буржуазная пропаганда предлагает африканцам миновать «общество производителей» и сразу же вступить в «цивилизацию потребителей». Это африканцу внушают с экранов кинотеатров, которые сплошь и рядом принадлежат иностранцам, со страниц книг и журналов, поступающих со всех концов буржуазного мира.

Но разве можно заменить ребенку его родную мать? А отказ от своей культуры, истории и мыслей равносилен этому. «Даже в нашей стране, мама, где мужчины могут иметь двух-трех жен под одной крышей, — восклицает поэт Жером Мбала в стихотворении „Будь человеком, сын мой“, — у каждого ребенка есть только одна мать, своя собственная, единственная, как в любом другом уголке земного шара».

Судьба камерунской культуры прослеживается в судьбе ее представителей.

Тихо было в зале столичного кинотеатра «Аббиа». Так тихо, что звуки фортепиано со сцены казались звездочками, загорающимися в темно-синем ночном небе. Отчетливое форте рисовалось как звезды первой величины, а виртуозная серия отрывистых стаккато — как прозрачная серебристая дымка Млечного Пути. На сцене чудодействовал Антонио Мебенга — самый первый камерунский профессиональный пианист, худенький мальчик.

— Мальчик, бесспорно, талантлив, но, чтобы совершенствоваться, ему придется уехать из Камеруна в Европу, как это делают многие, — наклонившись ко мне, пытался перекричать бушевавшие аплодисменты журналист Франсуа Мебенга.

— Посмотрите, как его принимают, а ведь фортепиано не очень-то знакомо нам.

Потом мы были дома у тринадцатилетпего музыканта.

— От Яунде до консерватории далеко, — говорит он.

— Париж? Рим? Москва? Честно говоря, моя самая большая и, боюсь, несбыточная мечта — Московская консерватория.

— Антонио, ты вырастешь и уедешь учиться. А как же Камерун?

Мальчик не спешил с ответом. Сообразно возрасту он больше живет чувствами.

— Камерун для меня все, — нарушает он молчание. — Если мне повезет и я стану музыкантом, то когда-нибудь переложу для фортепиано наши великолепные народные мелодии…

Красное дерево прочно. Оно выдерживает сокрушающие тропические ураганы, выдергивающие из земли даже могучие баобабы. «Пень красного дерева» — прозвище дюжих людей в Камеруне. Ромуальда Нкуе (просто Роми — для друзей) иначе не назовешь. Его фигуре позавидует спортсмен. Роми — инженер, но в Камеруне он более известен как композитор и певец. Когда Роми, перебирая струны гитары, мягким баритоном поет собственные песни, лица слушателей озаряет счастливая улыбка.

Перед поездкой в Алжир на Всеафриканский фестиваль культуры молодой певец выступал по камерунскому радио. По моей просьбе звукооператоры записывали концерт Роми на пленку. Мы смотрели на Роми сквозь окно, отделявшее операторскую от кабины для записи. Кто-то тронул меня за рукав. Я повернулся и увидел полицейского, который обычно дежурит у входа в здание радиостудии.

— Из города постоянно звонят и справляются, где можно достать новые пластинки с песнями Нкуе, — шепнул он.

К сожалению, грамзаписей Роми пока еще пет. Роми — один из создателей современных камерунских песен. Сочиняя и исполняя их, оп остается камерунцем, так сказать, до мозга костей, а это как раз более всего и радует его поклонников.