— Ой, кузнечики — это очень вкусно, — ответила она. — Я их столько раз ела. Но с медом! Меня стошнило бы.

Он пожал плечами. И сказал:

— Внимание! Гашу свет. Ложись на пол. Плащ накинь, маску надень. Сойдешь за жучу.

Она послушно соскользнула с сиденья. Потянувшись к выключателю, он глянул вниз. Она наклонилась, расправляя плащ, и стала видна линия ее великолепной груди. Соски были алые, как губы. Отвернулся, но образ так и стоял перед глазами. И проняло до глубины души. Но не от застенчивости, это Хэл при всем том понял. Застенчивость на время куда-то делась.

Не ко времени было, но он продолжил:

— И явился иерарх. Сам сандальфон Макнефф. Со свитой: богословы, дуррологи, психонейтропараллелисты, вмешателисты, подкорко-висты, хроноэнтрописты, псевдотемпоралисты, космообсервисты. Посадили меня на стульчик в фокусе модулирующего магнитодетекторного поля. Вогнали дозу гипнотика. Выключили свет, помолились за меня и давай распевать главы из “Талмуда Запада” и “Пересмотренного Святого писания”. Один элохимметр светится…

— Эуо-имметк? Что это?

— “Элохим” — по-еврейски “бог”. А “метр” — ну, вот эти штучки, — указал он на панель управления. — Только он здоровенный, круглый, стрелка с мою руку, на месте не стоит, туда-сюда мечется. И шкала еврейскими буквами размечена, считается, какой-то смысл за ними есть для тех, кто тест проводит. А все остальные — в этом деле полные тумаки. Но ведь я — то ШПАГ. У меня доступ есть ко всем книгам, в которых этот текст описан.

— И ты знал, как отвечать?

— Конечно. И все это ерунда, потому что гипнотик всю правду вытягивает… Но только не у тех, кто болен марсианской лихорадкой, без разницы, натуральной или искусственной.

Захохотал, но смех вышел лающий, невеселый.

— Под гипнотиком, Жанетта, вся грязь, все, в чем виноват делом или словом, вся ненависть к начальству, все сомнения в правдивости установлений Впередника — все поднимается из подсознания, как мыло со дна грязной ванны. Всплывает скользкое, бессвязное, болтается с налипшей пакостью. А я сижу и на стрелку смотрю. Будто господу-богу в очи смотрю, Жанетта, ты можешь понять или не можешь? — и вру. Не перебрал, ни в коем случае. Чистеньким и правоверным не прикидывался. Признавался в мелких грешках. Чтобы стрелка ходила возле нужных букв. Но по серьезным делам отвечал так, словно жизнь от этого зависит. Поскольку зависит. И свои мысленные предчувствия выкладывал, которых не было, — насчет субъективного хронопаломничества.

— Хко-но?..

— Да. Каждый во времени странствует, но субъективно. А Впередник — объективно. Только он, его первый ученик с женой, да несколько пророков из Писания. Так вот, предначертания мои — это, я скажу тебе, красотища была! Самое то, что они хотели слышать. И под конец я им выдал, что Впередник пожалует на Оздву для личной беседы с сандальфоном Макнеффом. И что произойдет это ровно через год.

— Ой, Хэл, зачем же ты так-то уж? — вздохнула она.

— А затем, ма шер, что теперь экспедиция, как пить дать, отсидит на Оздве целый год. Разве можно упустить шанс узреть Сигмена во плоти, как он странствует во времени, куда душе угодно? Или шанс доказать, что это вранье. Имею в виду, мое. Брехня капитальная, но зато нам с тобой обеспечена отсрочка на год.

— А потом?

— А потом — там видно будет.

Гортанный голос промурлыкал из темноту снизу:

— И все это ты сделал ради меня…

Хэл не ответил. Сосредоточился, чтобы вести гичку на бреющем полете. Справа-слева мелькали громады зданий, разделенные широкими промежутками парковой зелени. С разгону чуть не проскочил похожий на замок дом, где жил Лопушок. Трехэтажный, средневекового вида, с зубчатыми башенками и каменными водостоками в виде голов зверей или насекомых, торчащих из ниш, этот дом стоял в сотне метров от ближайших зданий. Чего-чего, а простора в городах жучей хватало.

Жанетта надела ночную маску с длинным носом; дверца гички распахнулась; они бегом пересекли тротуар и скрылись в доме. Пронеслись через парадную, взбежали на второй этаж и только там помедлили, пока Хэл нашаривал в карманах ключ. Замок делал слесарь-жуча, а врезал плотник-жуча. Корабельному плотнику Хэл не доверился, тот мог тайком изготовить дубликаты ключей.

Наконец, ключ нашелся, но теперь никак не лез в скважину. И, сражаясь с замком, Хэл изрядно попыхтел. Когда дверь открылась, чуть не втолкнул Жанетту в прихожую. А Жанетта тем временем сняла маску.

— Постой, Хэл, — сказала она, не поддавшись толчку. — Ты, по-моему, что-то позабыл?

— Ой, Впередник! Что-нибудь важное?

— Нет. Просто я думала, у землян есть обычай переносить невесту через порог на руках. Так мне папа говорил.

Улыбнулась и потупилась.

У Хэла челюсть отпала. Невесту! Ничего себе заявочки! Но времени на споры не было. Не говоря ни слова, подхватил ее на руки, внес в квартиру. Поставил ногами на пол и сказал:

— Вернусь, как управлюсь. Если кто-то постучится или ломиться начнет, спрячься вот здесь, в тайнике, мне его жуча-плотник в чулане спроворил. И носа оттуда не смей показывать, покуда не убедишься, что это я.

Она с силой обняла его, расцеловала.

— Мо шек, ма гууак, мо эпфус!

Спешить, спешить надо. Не до речей, не до ответных поцелуев. Смутно ощутилась несообразность, неприложимость ее слов к собственной особи. Если не напутал с переводом с изуродованного французского, его назвали “дорогим и доблестным супругом”.

Повернувшись на пятке, запер за собой, но все же успел разглядеть v при свете лампы в прихожей белое лицо под капюшоном плаща. И алые губы.

Аж все внутри заходило. Нет, Жанетта явно не из тех фригидных спутниц жизни, которыми Госуцерквство так привселюдно восторгается.

А на “Гаврииле” пришлось проторчать целый час, потому что сандальфон возжаждал подробностей насчет пророчества о встрече с Сигменом. Затем надо было надиктовать разведдонесение за день. Только потом вызвал матроса-водителя для доставки гичкой на квартиру. И по пути к причалу нос к носу сошелся с Порнсеном.

— Шалом, авва, — сказал Хэл.

Ухмыльнулся, прошелся костяшками пальцев по “ламеду” на груди.

Правое плечо у АХ’а обвисло ниже, чем обычно, весь он был ни дать ни взять — флаг в момент капитуляции. Уж теперь-то если кому-то кнутиком помахивать, то не ему, а Хэлу.

Хэл выпятил грудь колесом и шагнул было мимо, но Порнсен окликнул:

— Минутку, сынок. Ты в город?

— Буверняк.

— Буверняк. Я с тобой. У меня квартира в том же доме. Этажом выше твоей, как раз напротив Лопушка.

Хэл разинул рот, захлопнул рот. Настал через улыбаться Порнсену. А тот зашагал вперед как ни в чем не бывало. Хэл, поджав губы, двинулся следом. Неужто АХ проследил и засек его с Жанеттой? Нет. Если бы засек, заарестовал бы не сходя с места.

Просто душонка мелкая у АХ’а. Знает, что набрыдло Хэлу на него глядеть, знает, что, торча по соседству, отравит бывшему “питомцу” всю радость безнадзорной свободы.

Чуть не вслух повторил Хэл старую поговорку: “У АХ’а сам бог не отнимет”.

Возле гички ждал матрос. Молча сели, молча провалились в ночной мрак.

Сойдя на тротуар у дома, Хэл нарочно зашагал пошире, чтобы войти первым. Слабенькое, а все же доставил себе удовольствие: показал, что прежним порядкам конец, и выразил презрение.

У своей двери приостановился. Порнсен семенил сзади, помалкивал. Мелькнула сатанинская мысль, и Хэл окликнул:

— Авва!

Успевший пройти вперед Порнсен оглянулся.

— Что?

— Не желаете ли заглянуть, убедиться, что я там никаких баб не прячу?

Порнсен побагровел, зажмурился, пошатнулся, зашелся от ярости. А потом вьиаращился и в полный голос выложил:

— Слушай, Ярроу! Ты самая антиистинная личность из всех, что я видывал! Мне нету дела, как ты там ладишь с иерархией! У меня свои глаза есть, и этими глазами я вижу: ты в упор не буверняк. Ты оборотень. Прежде был скромненький, послушненький. А теперь ведешь себя, как хам!