Нерич говорил долго, прикрывая пылкими словами свой холодный расчет. Он хорошо знал, что Божена никогда не изменит своего решения, и прибегнул к своему безопасному красноречию для того, чтобы до конца разыграть роль благородного человека. С большим мастерством он рисовал перед нею картины фашистского рабства, взывал к ее разуму, доказывая бессмысленность жертвы, которую она решила принести во имя любви к отцу. Он говорил о деятельной, яркой жизни, которая ждет их, если они вместе уедут в Югославию. Как и все краснобаи, Нерич воодушевлялся, когда знал, что его слушают и восхищаются его умом и жизненным опытом.

Поверхностное красноречие его всегда действовало на людей малосведущих, неуверенных в своих силах и готовых принять на веру все, что они от него слышат. Но стоило Неричу подметить в собеседнике хоть искорку недоверия, стоило ему уловить хоть тень иронической улыбки, как ораторский пыл его мгновенно остывал, мысли его начинали путаться, речь становилась вялой.

Божена внимательно слушала Милаша, и это подстегивало его. Он чувствовал, что его доводы неотразимы, что девушка невольно подчиняется их логике. Разумно ли она любит отца, верно ли понимает свой долг перед ним? Ведь она будет только помехой ему в его политической борьбе, несчастья, которые неизбежно обрушатся на нее, обессилят Ярослава Лукаша и в конечном счете явятся причиной его собственной гибели.

Слушая Нерича, Божена закрыла лицо руками. Противоречивое чувства терзали ее сердце. Она испытывала в эти минуты и боль и отчаяние. Что делать? Что же ей делать? Божена заплакала.

Нерич наклонился над ней. Касаясь губами ее волос, он привлек ее к себе.

— Божена, я не могу оставить тебя здесь… Не могу…

— Не мучьте меня, Милаш. Вы видите, как мне тяжело. Я не могу пойти против себя самой… Так надо… Так хочет отец.

— А где он теперь? — поспешно спросил Нерич.

— Отец? — Божена внутренне насторожилась.

— Я бы очень хотел его увидеть и проститься с ним. Я повторил бы ему все, что сказал тебе сейчас. Он должен меня понять.

Божена отрицательно покачала головой.

— Ты боишься сказать мне, где твой отец?

В ней шла внутренняя борьба. На что решиться? Она верит Милашу. Верит каждому его слову. Сказать, где скрывается отец? А если Милаш и в самом деле захочет повидаться с ним? Нет, нет! Отец никогда не простит ей этого.

— Я не знаю, Милаш. Он уехал из Праги и обещал мне написать.

Впервые Божена сказала Неричу неправду. Ей стало не по себе.

Чтобы отвлечь Милаша, она проговорила почти с отчаянием:

— Я буду вас ждать, Милаш! Буду терпеливо ждать. Долго. Год… два… три. Все время буду ждать и думать о вас… Вы верите мне? — рыдание перехватило ей горло. — Я знаю, что мне будет тяжело, очень тяжело, но я перенесу все… ради вас, Милаш.

На вокзале в Будапеште Нерича встретил капитан разведывательного отдела югославского генерального штаба Любич; с ним Нерич познакомился давно, еще в бытность свою на родине. Любич уже несколько лет жил в Будапеште на нелегальном положении и вел разведывательную работу.

С вокзала они отправились на автобусе в предместье Будапешта Зуглигет и там, возле булочной Вороша, пересели в ожидавшую их легковую машину. За рулем сидела молодая женщина.

— Ко мне? — спросила она, трогая машину.

— Да, — коротко ответил Любич.

Машина остановилась на узкой улице, у большого дома. Все трое поднялись на третий этаж. Молодая женщина ввела Любича и Нерича в квартиру. Она сказала, что у нее есть дела в городе, и ушла.

— Кто это? — проводив ее взглядом, спросил Нерич.

— Ваша теперешняя хозяйка, мадемуазель Лоретта.

Нерич улыбнулся, но ничего не сказал. Хозяйка квартиры чем-то очень живо напоминала ему сестру Обермейера Эльвиру. Несмотря на то что Эльвира была блондинкой, а эта темной шатенкой, в их фигурах, походке, манерах чувствовалось что-то общее. И Эльвира, и Лоретта обе были высокого роста, женственны и подвижны.

— Не думаю, что вы здесь долго задержитесь, — сказал Любич. — Я не вижу возможности к тому, чтобы устроить вас в Будапеште. Дела обстоят хуже, чем можно предположить. Не так давно от подполковника главного управления венгерской государственной обороны Андриаса Ференци я узнал, что венгры получили сведения о югославской агентуре, и это подтверждается фактами. На заводе Вейс-Манфреда арестованы наши люди. Я опасаюсь за летнюю резиденцию регента в Гедоли. Наш человек проник туда с большими трудностями, и если он провалится, то я уже не буду получать такой ценной информации о Хорти и его окружении, какую получаю сейчас. Когда Белград известил меня о вашем приезде, я высказал свою точку зрения: на мой взгляд, оставаться вам здесь рискованно.

— Что ответил Белград? — спросил Нерич, которому Будапешт сразу перестал нравиться.

— С часу на час жду ответа.

— Что за человек Лоретта?

Хозяйка квартиры явно заинтересовала Нерича.

— Очень умная женщина, — сказал Любич. — Во всех обстоятельствах владеет собой, находчива и умеет вызывать к себе симпатию как мужчин, так и женщин. Она черногорка. Я приобрел ее в Брюсселе, когда там была международная выставка. Она прекрасная танцовщица в испанском жанре.

— Сколько же ей лет?

Ничего не было удивительного в том, что Лоретта напомнила ему Эльвиру Эрман: у них общая профессия.

— Немного больше двадцати, — ответил Любич. — У меня с Лореттой сорвалась интересная комбинация.

— Каким образом? — полюбопытствовал Нерич.

Любич охотно рассказал. Германским посланником в Будапеште — Эрмансдорф, дипломат старой кайзеровской школы, аристократ до мозга костей. Он с иронией относится к Гитлеру и его клике и только ради карьеры скрывает свое презрение к ним и выдает себя за приверженца нацистов. Риббентроп не благоволит к Эрмансдорфу, следит за каждым его шагом и подсылает к нему своих соглядатаев. У Эрмансдорфа была молоденькая и довольно эффектная жена, всегда окруженная поклонниками; с ними она ездила в «Мулен Руж» транжирить деньги мужа. Любич строил свои планы на том, чтобы скомпрометировать жену Эрмансдорфа, войти в доверие к нему самому и крепко прибрать его к своим рукам. По поручению Любича Лоретта без особых усилий сблизилась с женой посланника, вошла к ней в дом, завоевала ее расположение и стала сопутствовать ей во всех ее развлечениях. Она свела жену посланника со вторым секретарем японской миссии в Будапеште. Но этот рыцарь из Страны восходящего солнца испортил все дело: он влюбил в себя жену Эрмансдорфа! Она бросила мужа и перебралась в дом к японцу. Скандал получил широкую огласку. Теперь германский посланник скомпрометирован окончательно и, конечно, потерял всю свою дипломатическую ценность. Риббентроп, безусловно, отделается от него.

Нерич рассмеялся. Презабавная история.

— А не перехитрили ли нас в этой авантюре немцы? — внезапно спросил он. — Может быть, они ставили задачей подсунуть своего человека к японцам?

Любич неопределенно пожал плечами: нет, он этого не думает. Впрочем, Лоретта высказывала подобную мысль.

— Белград знает об этом скандале?

— Да, я сообщил в Белград. Там опасаются за Лоретту и предложили мне отправить ее на родину.

— За чем же остановка?

— На днях выедет, хотя я не вижу в этом никакой необходимости. Вы слышали об этом шалопае, сыне Хорти? Говорят, регент частенько бьет его плеткой, но, видимо, крутые меры мало помогают. Наследник претендует на корону святого Стефана, а пока портит кровь отцу и устраивает ужасные оргии по ночам в городе. К Лоретте он благосклонен. Она бессменная участница всех его кутежей и дебошей. Если ей будет угрожать серьезная опасность, то, я уверен, сыночек Хорти ее выручит. Но я не протестую, пусть едет домой. Она нигде не пропадет.

Их разговор прервала вернувшаяся Лоретта.

Гибкая, подвижная, с живыми чертами лица, она показалась Неричу еще более красивой. Пока Лоретта готовила завтрак, Нерич не сводил с нее глаз. Как не быть благодарным Любичу за то, что он привез Нерича не в отель, а сюда, в эту уютную квартирку из трех комнат, к прелестной Лоретте!