К. С. Харрис
Где танцуют тени
Моей матери,
Бернадин Уэгманн Проктор,
1917-2010
Под бурей стонет старый дуб
И с треском ветвь роняет,
А ветер терн колючий гнет,
К траве вздыхающей кладет,
Во тьме ночной качает.
Пустынна ночь, черна, мрачна,
Ненастна, призраков полна,
И мертвецы вокруг…
Укрой меня в ночи, мой друг.
ГЛАВА 1
Пятница, 24 июля 1812 года
Порывисто дунул холодный ветер, зашелестел ветвями деревьев над головой, принес безошибочно узнаваемый стук деревянных колес по булыжной мостовой. Стоявший у открытой в проезд калитки Пол Гибсон потушил фонарь и, напрягая зрение, вгляделся в туманный мрак. Над головой клубились тяжелые тучи, закрывая луну и звезды, вновь обещая дождь. Доктор не видел ничего, кроме высоких, грубо сложенных каменных оград да замусоренного слякотного проулочка, извилисто уходившего в туман.
Где-то в ночи залаяла собака. Гибсон невольно вздрогнул. Да, грязное это дело. Но до тех пор, пока власти не пересмотрят законы, запрещающие вскрытие человеческого тела, хирургу и его собратьям-анатомам суждено либо смиряться с собственным невежеством, либо поджидать в темные предрассветные часы продавцов трупов.
Пол Гибсон терпеть не мог невежество.
Этот худощавый, темноволосый мужчина среднего роста был ирландцем по происхождению и уже встретил свой тридцать первый день рождения. Выучившись на хирурга, он оттачивал профессиональное мастерство на полях сражений Европы. Но французское ядро лишило доктора левой ноги, оставив накатывающую приступами боль и слабодушную привычку искать забвение в опиуме. Теперь Гибсон делился своими обширными познаниями, преподавая в больницах Святого Томаса и Святого Варфоломея, и вел прием в собственном скромном хирургическом кабинете здесь, у подножия Тауэра.
Снова прозвучал собачий лай, а вслед за ним – чье-то негромкое чертыханье. Из тумана вынырнула двухколесная повозка. Сухоребрый мул в оглоблях всхрапнул и рванул удила, когда кучер натянул вожжи, гортанно восклицая:
– Тпру, да стой же, дубина стоеросовая! Куда прешь? Вот последнюю посылочку доставим, а уж потом домой, в родимое стойло.
Высокий, тощий, как жердь, человек в полосатых брюках и щеголеватом сюртуке спрыгнул с повозки и приподнял цилиндр, отвешивая церемонный поклон. Когда мужчина выпрямился, порыв ветра донес разивший от него дух крепкого джина с примесью сладковатого запаха разложения.
– Привезли, док, – весело подмигнул Джек Кокрэн, по прозвищу Попрыгунчик. – Имейте в виду, образчик вовсе не такой свежий, каким я предпочитаю видеть свой товар, но вы ведь настаивали, что хотите именно этого джентльмена.
Доктор взглянул через борт повозки на объемистый, размером с человека рогожный куль. Похитителей мертвых тел не зря называли «парни-запихни-в-мешок».
– Вы уверены, что взяли кого надо?
– Да он это, он, не сомневайтесь. Давай, Бен, бери за тот конец, – кивнул Попрыгунчик здоровяку-напарнику.
Негромко крякнув, они перевалили груз через задний бортик. Мешок бухнулся в густую траву у ворот.
– Осторожнее, – шикнул Гибсон.
Джек ухмыльнулся, оскалив длинные, потемневшие от табака зубы:
– Ручаюсь, док, он ничегошеньки не чувствует.
Подняв тяжелый сверток, мужчины пронесли его в каменную постройку в глубине заросшего садика и взвалили на гранитный анатомический стол, стоявший посредине помещения. Они проворно стащили грязную мешковину, открыв обмякший труп молодого человека с подстриженными по моде темными волосами и ухоженными руками, как и полагается джентльмену. Бледное тело было обнажено и изрядно заляпано, поскольку кладбищенские воры сняли с него саван и одежду и запихнули их в гроб, прежде чем зарыть могилу обратно. Не существовало закона, запрещавшего перевозить голого мертвеца по улицам Лондона. Однако, попавшись на похищении покойника вместес погребальными одеяниями, можно было загреметь на семь лет в Ботани-Бей.
– За грязь прощения просим, – извинился Кокрэн. – Сегодня ж лило не переставая.
– Ничего, – отозвался хирург. – Благодарю, джентльмены, и вот ваши двадцать гиней.
Такова была такса за труп взрослого мужчины. Женщины обычно шли по пятнадцать, а дети продавались пофутово. Попрыгунчик покачал головой и, отхаркнув полный рот слюны, сплюнул через открытую дверь.
– Нет уж, пускай будет восемнадцать. У меня тоже имеется профессиональная гордость, а красавчик-то не первой свежести, хоть его и держали на льду перед тем, как закопать. Только вы ж захотели именно этого.
Гибсон вгляделся в мертвенно-бледное, привлекательное лицо покойника.
– Не так часто здоровый на вид молодой человек умирает от слабого сердца. Тело этого джентльмена должно многое поведать о болезнях кровеносной системы.
– О, уверен, это жуть как интересно, – заметил Кокрэн, поднимая с пола грязный мешок. – Премного благодарствую за заказ и доброй вам ночки, сэр.
После того, как кладбищенские воры ушли, доктор вновь зажег фонарь и повесил его на свисавшую над столом цепь. Лампа мягко раскачивалась взад-вперед, играя золотистыми бликами на восковой плоти распростертого под светильником тела. При жизни молодого человека звали Александр Росс. Внешний вид мистера Росса – физически развитого юноши лет двадцати пяти с длинными, поджаро-мускулистыми конечностями и фигурой, сужавшейся от широких плеч к стройной талии и бедрам, – свидетельствовал о безупречном здоровье. Однако пять дней назад сердце джентльмена остановилось, когда тот мирно почивал в собственной постели.
Требующее точности анатомирование недужного органа следовало отложить до наступления дня. Но Гибсон набрал в миску теплой воды и принялся смывать с трупа кладбищенскую грязь, заодно предварительно осматривая его оком профессионала.
Вот тогда-то, вытирая затылок покойника, хирург и обнаружил небольшой багровый разрез у основания черепа. Нахмурившись, Гибсон взял щуп и с ужасом увидел, как легко инструмент погрузился в ранку дюйма на четыре, повторяя путь, пробитый в живой плоти острым стилетом.
Отступив на шаг, доктор отложил в сторону негромко звякнувший щуп, прикусил нижнюю губу и задумчиво воззрился на алебастровое лицо юноши.
– Матерь Божья, – прошептал он, – а ведь ты умер не от сердечного приступа. Тебя убили.
ГЛАВА 2
Первые лучи солнца прогнали с Темзы густой туман, превратили дымчатую завесу в мерцающие золотисто-розовые пряди, обвившие коньки влажных городских крыш и церковных шпилей. Себастьян Сен-Сир, виконт Девлин, стоял у окна собственной спальни, покачивая в руке бокал с бренди. Смятая постель за спиной лежала заброшенной руиной – он так и не уснул.
У этого высокого и стройного, еще не отпраздновавшего тридцатилетие мужчины были темные волосы и диковато-янтарного цвета глаза, обладавшие необычной способностью отчетливо и на значительные расстояния видеть в темноте, когда для большинства людей окружающая действительность сужалась до смутных серых теней. Глядя на светлеющий за окном мир, Девлин поднес к губам бренди, но помедлил и отставил выпивку нетронутой.
Случалось, воспоминания нарушали ночной покой Себастьяна, вынуждая схватываться с кровати: сны, в которых взрывались пушечные ядра и кричали искалеченные люди, видения, в которых его неотступно преследовал тошнотворный дух смерти. Но этой ночью было не так. Нынче виконт не мог уснуть скорее не из-за прошлого, а из-за будущего. Из-за правды, изменившей всю его жизнь, но открывшейся слишком поздно, и будущего, которого он не желал, но добиться которого считал своим долгом.