Он всегда говорил ей, когда приходит время расстаться. Он помогал ей надеть платье. И она провожала его до того места, где он ложился, завернувшись в плащ, и земля поглощала его. На том месте, где вампир уходил в землю, не оставалось даже следа, земля ложилась плотно и гладко, и угадать нельзя было, что именно здесь спрятался вампир. Но Ортанс знала — и на прощание гладила землю, укрывшую ее любимого. И чувствовала себя счастливой.

Она могла бы прожить вот так целую вечность. Или столько, насколько хватит ее крови и сил.

Но за Лорреном пришел тот, с кем шевалье был соединен стеблем розы. Тот, кого он истинно любил.

Да, это была не женщина. Это был мужчина.

Филипп. Его звали Филипп. Так же, как и Лоррена. И связывающее их чувство было не дружбой, не только дружбой. Оно было — всем: любовью, страстью, нежностью, доверием, родством. Всем тем, что не могла получить от Лоррена Ортанс.

Едва пробудившись в ту ночь, Лоррен уже знал, что Филипп придет за ним. И он не увел Ортанс в глубину сада, а остался ждать. Ортанс ждала вместе с ним. Просто чтобы побыть рядом — на прощание.

Филипп пришел. Вампир, конечно же, он был вампир. Как он выглядел — Ортанс не смогла бы рассказать: она не видела. Все затмевало сияние короны, словно бы повисшей в воздухе над его головой. Никто не видел этой короны, кроме Ортанс. Пока еще ее не существовало, но она была суждена Филиппу, неизбежно суждена…

— Уйди, Ортанс. Нам надо поговорить, — сказал Лоррен.

Ортанс ушла. Ушла в глубину сада, легла под яблоней и стала ждать: придет ли Лоррен попрощаться?

Он пришел. Мрачный, злой, с горящими глазами. Лоррен сгреб Ортанс в объятия и был так же груб, как в первый раз. Он пил из ее шеи яростно, словно и впрямь хотел ее осушить, но остановился, словно почувствовав, что у Ортанс закружилась голова. Их последнее слияние было таким же яростным и грубым, но вознесло Ортанс на такие высоты наслаждения, на которые не возносилась она прежде.

— Ты на вкус — как земляника и мед, как взбитые сливки и спелые вишни, — мечтательно прошептал Лоррен, уткнувшись ей в шею. — Когда я пью человека, это похоже на еду: мясо, хлеб, сидр, молоко — все то, от чего становишься сытым. Ты — как самый изысканный десерт. Ничего сладостнее я не пил. И не было у меня женщины, которая дала бы мне такое наслаждение. Если бы я был живым, я бы женился на тебе, чтобы у нас были дети.

— Но ты любишь его и всегда будешь любить.

— Да. Я люблю его. И всегда буду любить, — обреченно согласился Лоррен.

— У него корона на голове.

— Могла бы быть…

— Будет. Я видела. Для других она незрима. Но я вижу. Ему суждено носить корону. Ее сияние затмило для меня его облик.

— Правда? Такая яркая корона?

— Да.

— Что ж, даже хорошо, что ты не видела выражение его лица, — хмыкнул Лоррен.

— Он ждет?

— Да. Ждет. Сегодня я должен уйти.

— Тогда иди. И прощай. Будь счастлив, хорошо?

— Я постараюсь.

Он хотел помочь ей надеть платье, но Ортанс отстранила его руки. Отдала ему плащ и снова легла на землю, прохладную землю. Сейчас ей хотелось побыть в этом плодородном саду — обнаженной, сытой наслаждением, счастливой… Счастливой — быть может, в последний раз.

Ортанс больше никогда не встречала шевалье де Лоррена.

Мишель, сын Красного Колпака, из-за которого разгорелась та битва, вырос и полюбил ее. Ортанс стала его великой любовью. И она согласилась подарить ему счастье. Потому что для нее все равно счастье было уже невозможно… Но счастье Мишеля было так велико, что Ортанс научилась радоваться — его радости.

И пришел день в 1794 году, когда она узнала, что Филипп — тот, над кем она видела корону, — стал принцем Парижа и самым могущественным вампиром во всей Франции.

И пришел день в 1942 году, когда они с Мишелем похоронили в саду убитого отца Лазара…

И Ортанс пришлось исполнить давнее свое обещание.

И встать во главе Яблоневого Приюта.

И пришел день, когда ей — и всем, кто жил в приюте — явилось видение отворяющихся врат.

И долг велел ей ехать в Париж.

В Париж, где она могла увидеть шевалье де Лоррена.

Где она неизбежно должна была его встретить.

Ей было страшно.

Она была счастлива.

Еще раз увидеть его… Не нарушая своего обещания, не просто покинув Приют и Мишеля ради собственных желаний, но повинуясь долгу, предупреждая об опасности, призывая на помощь! Еще раз увидеть его, имея на это все права!

Еще раз увидеть его…

И, быть может, к нему прикоснуться?

Счастливое предвкушение встречи с Лорреном, страх перед его возможным безразличием (а вдруг он забыл ее, ну, вдруг?), страх перед принцем Филиппом, о котором ходили весьма противоречивые слухи, страх перед фоморами, присутствие которых она ощущала, как постоянный дискомфорт, все эти страхи — и блаженство воспоминаний, которые могли снова стать явью! — смешались в душе Ортанс в такой кипучий коктейль, что ее бросало то в жар, то в холод, она то и дело принималась дрожать. И Мишель, думая, что ей плохо от присутствия в мире фоморов — многим детям-полукровкам было сейчас плохо, а некоторые расхворались! — то и дело укутывал Ортанс своими горячими надежными объятиями, замыкал в кольцо рук, в которых ей всегда становилось так спокойно и надежно… Из которых она так рвалась сейчас.

Она просто не могла находиться рядом с Мишелем. Не могла терпеть его уверенную, спокойную, глубокую любовь к ней. Она даже не чувствовала себя обманщицей: Лоррен был прежде Мишеля и Лоррена не будет в ее жизни, но… Лоррен был превыше тех чувств нежности, благодарности и долга, которые вызывал в ней Мишель.

Для визита к принцу Парижа Ортанс выбрала самый красивый наряд, который у нее был. Правда, купила она его в 1948 году, впервые приехав в Париж после войны. Тогда ей хотелось чего-то… что символизирует возвращение к нормальной жизни. Проблем с деньгами у полукровок не было: практически все полуцверги работали в банках и приглядывали за состоянием счетов других полукровок. Но Ортанс, проведя в Яблоневом Приюте всю жизнь, питая отвращение к городской суете, просто не нуждалась в нарядах. Этот, купленный у только вошедшего тогда в моду Кристиана Диора, был единственным таким: аккуратное приталенное черное платье с покатыми плечами и очень пышной юбкой. Округлый белый воротничок, обшитые белой тканью пуговки на лифе и на рукавах. Белые короткие перчатки. Черное широкое пальто. Плоская черная шляпка с крохотной вуалеткой. Все это было приобретено разом, и еще были замшевые туфли, и сносила Ортанс только туфли. Наряд остался целым, и сейчас его вполне можно было надеть: похоже, само понятие моды так изменилось, что люди на улицах городов одевались — кто как хотел.

За новыми туфельками пришлось поехать в соседний город. Приобретя более-менее похожие на те, которые были куплены в 1948 году, Ортанс уже пошла было к машине, но замерла у витрины магазина нижнего белья. Оно было такое красивое… Почти такое красивое, как в начале ХХ века. Только еще красивее. Нежный шелк, кружевные вставки. Ортанс зашла и приобрела два комплекта — черный и кремовый. И две пары чулок на широкой резинке, имитирующей кружево. Белье оказалось возможным примерить. Пожилая хозяйка магазина ворковала, как же легко и приятно одеть такую красавицу, как Ортанс, с такой изящной фигуркой! Спросила, не модель ли Ортанс. Не балерина ли. Ортанс смотрела в зеркало на себя, такую белую, золотоволосую, в черном шелке с кружевами, и пыталась понять, достаточно ли она красива и желанна с точки зрения мужчины… Такого мужчины, как Лоррен.

В Париже для них с Мишелем был заказан номер в небольшой домашней гостинице «Дубовый листок», которую держал полубрауни: гостиница не имела даже сайта в Интернете, о ней не писали в путеводителях, о ней знали только «свои», и она предоставляла постояльцам безупречный комфорт, чувство домашнего уюта, вкуснейшую еду и надежную защиту — охранниками служили четыре полутролля.