Адам вошел в ее жизнь, и все запуталось. Жюли словно оказалась в темном лесу и слепо брела наугад. Это она-то, всегда умевшая выбирать дорогу!

Встретив отрешенный взгляд девушки, Адам похолодел: Жюли уходила, отдалялась с каждой минутой. Как удержать ее?

В Венеции на борт поднялось считанное число пассажиров. Несколько торговцев, группа сутулых студентов-очкариков, опьяненных Гомером и возмечтавших своими глазами взглянуть на чудеса Древней Греции, трое благообразных турок с женами в чадрах. Пассажиры, следующие от порта приписки судна, с любопытством разглядывали новоприбывших.

Адам почувствовал, как пальцы Жюли крепче стиснули его локоть. Зажав трость под мышкой, он на мгновение накрыл ее ладонь своей.

— Все хорошо. Вряд ли мы повстречаем знакомых.

— Надеюсь, ты прав. — Жюли отчаянно хотелось в это верить.

Девушка разглядывала пассажиров, столпившихся у бортика. Большинство оживленно болтали, изредка поглядывая в сторону берега. Лишь один, прямой как палка, ни с кем не заговаривал. И не сводил глаз с Адама.

— Посмотри туда! — Пальцы Жюли вновь напряглись.

— Знаю. — Адам пожал плечами. — Тут уж ничего не поделаешь. Заурядный шпик, не более того. Я ожидал чего-то в этом роде. Ференц и отец инсценировали мою смерть, но не все в нее поверили. — Он глубоко вздохнул. — Если меня схватят на территории, занятой австрийцами, мною воспользуются, чтобы выманить Ференца из Ниццы. Собственно, Ференц-то им и нужен… Не тревожься, — добавил он, видя, как глаза Жюли испуганно расширились. — Этого не произойдет. Тем более что до России еще далеко, а как только окажемся в Греции, мы собьем их со следа.

Не успела Жюли ответить, как в нескольких шагах от них возникла суматоха. Крик поднял верзила с сальными приглаженными волосами: в потоке брани перемежались итальянские, греческие и турецкие ругательства. Раздался звук пощечины — и тщедушный мальчуган, потеряв равновесие, кубарем покатился по палубе и, со всего размаха врезавшись в Адама, толкнул его к борту.

Устояв на ногах, Адам поддержал мальчика и помог ему подняться. Рука легла на худенькое плечико, и паренек поднял глаза. Взгляду открылось перемазанное лицо уличного беспризорника, пепельно-бледная кожа, удивительного аквамаринового оттенка глаза… и багровый отпечаток ладони на впалой щеке…

— Perdonatemi, signore.

Мальчик отпрянул от протянутой руки, словно ожидая новых побоев, но голос Адама прозвучал мягко и сочувственно:

— Не ушибся?

— Черт тебя подери, неуклюжий попрошайка! — Подоспевший верзила запустил руку в спутанные черные волосы. — Из-за тебя я уронил за борт шляпу! Вот сейчас ты за ней и отправишься, поганый голодранец!

От человека разило луком и потом. Адам невольно отпрянул и резко ударил верзилу по руке набалдашником трости. Тот с воплем выпустил свою жертву.

— А ты чего лезешь? — взвыл негодяй. — Не суй свой нос, куда не просят. Ублюдок принадлежит мне.

— Принадлежит? — Глаза Адама сощурились. — Это твой сын?

Адам почувствовал, как детские пальцы настойчиво теребят его за рукав, и поневоле умолк.

— Я в услужении у этого господина. — Паренек сглотнул. — Он — мой благодетель и покровитель.

Адам нахмурился и неохотно выпустил мальчика. Пошарил в кармане, извлек золотую монету и бросил ее неприятному типу.

— Купи себе новую шляпу и оставь малыша в покое.

Верзила злобно сощурился, но жадность пересилила гордость и ненависть: он спрятал монету и потащил мальчика за собою. Отойдя шагов на двадцать, он отвесил пареньку подзатыльник, поторапливая беднягу, и торжествующе оглянулся на Адама. Тот выругался сквозь зубы, проклиная собственную беспомощность.

Оставшись одна, Жюли обвела взглядом роскошно обставленную каюту. Наверное, более просторного жилого помещения не нашлось бы на всем корабле, но при мысли о том, что ей предстоит жить бок о бок с Адамом в этом замкнутом пространстве в течение трех недель, девушка похолодела от беспокойства.

Не обращая внимания на чемоданы, горой сваленные на ковер с цветным геометрическим узором, Жюли подошла к иллюминатору и выглянула наружу. Цветом и блеском вода напоминала отборные аквамарины в лучах зари, и красота моря немного успокоила путешественницу.

После стольких месяцев ей пора уже было привыкнуть к внезапным перепадам настроения Адама, к его замкнутости и недомолвкам. Тогда почему выходки Адама так задевают ее и ранят? И с каждым днем — все острее? На этот вопрос ответ нашелся с легкостью. Прежде причиной недовольства Адама служили клиника, боль и нетерпение. Теперь — только она одна.

Жюли прижалась лбом к холодному стеклу. Все было бы куда проще, если бы отношения их так и остались на уровне деловых. Но внутренний голос неумолимо нашептывал: «Даже в самом начале о деловом соглашении речь не шла».

К возвращению Адама девушка извлекла из чемоданов все необходимое и разложила по местам.

— Я оставила тебе половину комода, два выдвижных ящика и вон тот сундук. — Договорив, Жюли с равнодушным видом опять уставилась в иллюминатор.

Адам положил шляпу, перчатки и трость на туалетный столик и подошел к девушке. Последние полчаса он пытался распутать сети мыслей и чувств, в которые так опрометчиво угодил. И полагал, что преуспел, пока не увидел ее — такую прелестную и храбрую.

— Ты не хочешь даже взглянуть на меня?

Девушка медленно обернулась, в глазах блеснули слезы.

— Жюли, я не хотел досаждать тебе понапрасну. — Адам знал, что причинит ей еще немало горя, и проклинал себя за это. — Я ушел не потому, что твое общество мне в тягость… Знаешь, я впервые задумался о будущем. Я расхаживал вдоль перил и размышлял о том, что меня ждет. Четыре года я жил местью, и только ненависть помогла мне выстоять. Я не хотел знать, что будет потом. Одна-единственная мысль владела мною: расквитаться с врагом, отыскать Илону и вызволить ее. Но что дальше? Сейчас, на палубе, я попытался представить будущее: вот я снова найду Илону, протяну к ней руки… — Он на мгновение зажмурился. — Но видел я только твое лицо.

В золотистых глазах вспыхнуло сострадание, и Адам резко отвернулся, ощущая себя последним негодяем.

— Если я отыщу Илону… когда я ее отыщу, я свяжу свою жизнь с ней. В этом мой долг перед бедняжкой.

— Адам…

Он резко схватил ее за руки.

— Мне нечего тебе предложить, Жюли. Ты меня понимаешь?

Глаза его оттенком напоминали пепел, чуть тронутый синевой; на щеке неистово пульсировала жилка. Жюли отчаянно хотелось обнять глупого мальчишку и не отпускать более. Вместо этого она задрапировалась в плащ оскорбленной гордости.

— А я просила тебя о том, чего ты дать не в состоянии, Адам? Просила? — тихо проговорила она. — Ты не хочешь для начала узнать, приму ли я от тебя хоть что-нибудь?

Адам вздрогнул, точно от удара хлыста. Руки его разжались и беспомощно упали. Зазнавшийся глупец! Ну что ж, он получил по заслугам! Что за самонадеянность — думать, что его чувства не оставили ее равнодушной! Мир переменился для него, но не для Жюли! Да, она поцеловала его с пылким самозабвением неведения. Да, ее тело стремилось к нему, но это вовсе не значит, что Жюли грезит о нем так же, как он — о ней.

— Я прошу прощения. Я и впрямь чрезмерно о себе возомнил. — Недоумевая, почему так болит сердце, в то время как задета только гордость, только мужское самолюбие, Адам шагнул назад. — Я не стану докучать тебе своим обществом, обещаю. Прими от меня хотя бы это. — Коротко поклонившись, он вышел из каюты.

Жюли долго глядела на дверь, за которой он скрылся, не сознавая, что слезы потоком хлынули из глаз и струятся по щекам. Затем снова прижалась лбом к иллюминатору, ища утешения у моря и неба.

Адам сдержал слово. Он вернулся в каюту поздно ночью, а ушел на рассвете. Виделись они только на людях — за едой, на прогулках по палубе. Во время стоянки судна вместе сходили на берег: корабль приставал в Анконе и Рагузе, прежде чем взять курс на Корфу. Разговаривали они друг с другом мало. Чаще вообще молчали.