Адам боролся до последнего. Зная при этом, сколь уязвима его броня. Разве он не возненавидел девицу с первого взгляда?

«Лжешь!» — возразил внутренний голос. Но Адам не внял ему.

Разве он не понял, что девица порочна и гнусна, еще до того, как узнал, что она — кровная родственница человека, который порочен, гнусен, даже хуже того!

«Ты несправедлив!» — запротестовала совесть. Но Адам не стал прислушиваться.

В комнате сгустились сумерки, затем воцарилась тьма. Пришла ночь. А вместе с ней — те часы, что лишают сил даже героев. Те часы, когда даже уверенные в себе люди оказываются во власти сомнений. Адам цеплялся за свою ложь, свою несправедливость, свою вымученную ненависть отчаянной хваткой, потому что подсознательно понимал: в противном случае мысль о том, что он никогда больше не увидит девушку, покажется невыносимой.

Когда же он наконец забылся тревожным сном, грезил он о Жюли.

Жюли издалека заметила доктора Батьяни: тот неспешно поднимался на крыльцо. Девушка набросила капюшон и замедлила шаг. Впервые с тех пор, как поступила на работу в клинику, Жюли не торопилась к больным. Впервые ей захотелось избежать встречи с Ференцем.

Вздорная дурочка! Сколько раз девушка отчитывала себя за то, что так безнадежно влюбилась в доктора Батьяни! Сколько раз пыталась убедить себя отречься от этого чувства! Но где найти силы, если каждый день трудишься бок о бок с самым замечательным человеком на всем белом свете? Человеком, который спасает и исцеляет!

Жюли увидела: ее кумир остановился перед дверью, явно поджидая медсестру. Он не улыбался. Напротив, темные брови сошлись над переносицей, в лице читалась тревога. Забыв о смущении и боли в сердце, девушка ускорила шаг.

— Вы не зайдете ко мне в кабинет до начала обхода, сестра Жюли?

— Что-то случилось? — Она потянулась к его руке и тут же вспомнила, что не имеет на это права. — Вашему брату сделалось хуже?

Ференц пожал плечами.

— Можно сказать и так. — Во взгляде золотисто-карих глаз он прочел сострадание, но обожания не разглядел. Если врач и ощущал неловкость, то только в преддверии неприятной беседы. — Я жду вас, — повторил он и заторопился прочь.

Жюли осторожно приоткрыла дверь. Доктор Батьяни стоял у окна. Едва девушка переступила порог, он заговорил:

— Помните, я просил вас не упоминать о вашей национальности в разговоре с моим братом?

— Разумеется. Вы говорили, что ему пришлось немало вытерпеть от моих соотечественников, когда русские войска заняли охваченную восстанием Венгрию. Я ни слова не сказала Адаму. — Оробев, Жюли отпрянула назад. — Клянусь вам!

— Знаю. — Видя горе и неподдельную искренность девушки, Ференц поневоле смягчился. — Я сам ему сказал.

— Но…

— Адам принялся расспрашивать о вас. Когда я попытался уйти от ответа, он… — Ференц замялся, не желая повторять предположения брата. — Словом, довольно и того, что я назвал ему ваше имя. — Он решил также умолчать о том, что дядя, которого Жюли в жизни своей не видела, причинил Адаму непоправимое зло. Эти сведения делу не помогут, только огорчат ее понапрасну. — А теперь…

—…Теперь он не желает принимать мою помощь, — докончила девушка.

Врач кивнул с убитым видом.

— А вы? Чего хотите вы? — Дыхание у Жюли перехватило: она говорила об Адаме Батьяни, но имела в виду нечто другое.

Ференц подошел совсем близко и, улыбаясь, сжал ладони девушки в своих руках, не подозревая о скрытом подтексте ее вопроса.

— Я не могу объяснить. Опыт врача и ученого подсказывает мне: этого быть не может! — Он ласково погладил хрупкие пальцы. — Но ваши руки творят чудеса. А Адама спасет только чудо!

Жюли ждала отнюдь не этих слов, но, когда Ференц улыбался ей своей неотразимой улыбкой, она ради него, не дрогнув, вошла бы в ворота ада.

— Я сделаю, что смогу, — тихо заверила девушка.

— Этот негодник станет вас изводить. — Ференц отпустил ее руки.

— В таком случае ничего нового не произойдет. — Теперь, когда пальцы их более не соприкасались, к ней вернулись и голос, и чувство юмора. — Верно?

Ференц невесело рассмеялся:

— Верно. Он и прежде не был образцовым пациентом, так?

— Он поправится и с моей помощью, и без нее, — заметила Жюли, вспомнив решимость во взгляде Адама. — Он твердо намерен выздороветь.

Ференц кивнул. Адам одержим местью — вот причина его жизнестойкости. Но жить нужно не ради мести. Может статься, эта юная особа заставит его взглянуть на жизнь по-другому. И все же, когда Жюли покинула кабинет, врач ощутил смутную тревогу и подумал, уже не в первый раз, не слишком ли многим рискует из любви к брату?

Жюли прижала руку к груди, пытаясь унять неистовое биение сердца. Разве она не привыкла к выходкам Адама? Станет ворчать и жаловаться. Поглядит на нее хмуро и недовольно, точно обиженный мальчишка, — так и хочется взъерошить ему волосы!

Решительно вздернув подбородок, девушка распахнула дверь. Угрюмый взгляд Яноша она попросту проигнорировала. Едва слуга вышел из палаты, пробормотав сквозь зубы нечто нелестное, Жюли поспешила к пациенту.

Адам услышал, как щелкнул замок, и отвернулся к стене. Беспокойная ночь и спутанные обрывки сновидений вконец измотали его. Какая разница, кто пришел делать ему перевязку!

Слабый аромат вербены знакомо защекотал ноздри, и Адам возмутился: с какой стати волнующий образ преследует его не только во сне, но и в часы бодрствования! Когда благоухание усилилось, он резко повернулся, позабыв об осторожности, и дыхание перехватило от боли.

Эмоциональное потрясение застало его врасплох. Гнев блокировал сознание, словно прочная каменная стена. Но искрометная радость шутя пробила преграду, на одно безумное мгновение ослепив больного. А вместе с нею нахлынул страх — страх утратить самообладание.

Во взгляде Адама отразилась целая гамма чувств. Жюли затруднилась бы подобрать им всем названия, однако то, что она увидела, растрогало ее до глубины души. Она водрузила на стол поднос с бинтами и корпией и шагнула к кровати.

— Я уже говорила: чем скорее вы поправитесь, тем скорее от меня избавитесь. — Девушка скрестила руки на груди. — Могу повторить то же самое еще раз, если угодно.

— Черт подери! — Адам приподнялся на локтях. — Я говорил Ференцу…

— Я знаю, что вы говорили доктору Батьяни. — Ласково, но твердо она уложила больного на подушки и склонилась над ним. — Что за низость — вменять мне в вину жестокость безымянных, безликих наемников только потому, что во мне тоже течет русская кровь!

Адам уставился на нее.

— Безликих?! Безымянных?!

Он собрался было сообщить Жюли то, о чем брат, очевидно, умолчал, но взглянул на мгновение в золотисто-карие сияющие глаза и позабыл обо всем на свете. Затем Жюли снова заговорила, и перебивать стало поздно:

— Именно. А теперь выслушайте меня внимательно, потому что дважды повторять я не буду.

Узкая ладонь легла на грудь Адама. Сквозь тонкую льняную ткань Жюли ощущала тепло его тела, и пальцы ее чуть заметно дрогнули, но она заставила себя сосредоточиться на заготовленной речи.

— Ваш брат сделал все возможное, чтобы вернуть вас к жизни. Теперь ваша очередь. А это значит, что, если вам необходимо терпеть мое присутствие, вы станете его терпеть. — Жюли набрала в грудь побольше воздуху: — Если вы не испытываете к нему благодарности, вспомните хотя бы об элементарной вежливости.

В груди Адама снова разгорался гнев, испепеляющий и жаркий и обращенный только на нее одну.

— Да как вы смеете? Вы понятия не имеете о том, что я чувствую!

Пальцы Адама до боли сжали ее запястье, но Жюли только улыбнулась.

— Злитесь на меня. На меня! — Девушка указала пальцем себе на грудь. — И не потому, что я — русская, а потому, что я вас раздразнила.

Гнев во взгляде Адама поугас, уступая место изумлению и невольному восхищению.

— Зачем вы это делаете?