Лайза ухватилась за эти слова, как за спасительную нить, — так они были ей нужны. Все, что говорил Харрис, было совершенно невероятно и так неожиданно, что Лайзе с трудом верилось, что она не спит и слышит это наяву, ощущает прикосновение его ласковых пальцев к своей щеке, шее, запястью.

Он любит ее! Не Лотту, не рыжеволосую красотку с ребенком, столь поразительно на него похожим, — он любит ее, Лайзу!

И он уже давно сказал ей об этом. Но она не стала прослушивать последнее сообщение на магнитофоне и провела целую неделю в полном отчаянии, хотя этого вполне можно было избежать.

Но теперь он снова говорит о любви. И будет повторять до тех пор, пока она наконец не поверит и не перестанет с ним бороться, не перестанет искать во всем скрытый смысл и отрицать очевидное. Пока не признается себе, что это то, чего она хочет, о чем мечтают оба.

— Я сходил с ума всю неделю, — сказал Джек. — Сначала я решил, что ошибся и ты не разделяешь моих чувств. Подумал — пусть так, придется с этим примириться. Но не смог, Лайза, мне надо было услышать это от тебя самой, увидеть, как ты мне это скажешь. И я звонил и звонил каждый день. Потом стал соображать: может, ты собрала вещи и уехала или заболела. Черт побери! Какие только дикие вещи не приходили мне в голову!.. Наконец я уже больше не мог этого выносить. Мне необходима была ясность. Я помчался к тебе и увидел, что ты с головой ушла в работу. Господи, как мне захотелось свернуть твою хорошенькую шейку! — Харрис вздохнул и осторожно дотронулся пальцами до щеки Лайзы, нежно провел по ее шее до впадинок ключиц, и у нее перехватило дыхание от счастья. — Не пугайся, я шучу. У тебя был такой измученный вид, что мне хотелось лишь заботиться о тебе. — Его губы прижались к шее Лайзы, и он тихо продолжал между поцелуями: — Только сегодня утром я понял, что ты даже не прослушала мое сообщение. Как же ты измучила меня! Но теперь, если хочешь знать, я придумал для тебя другое наказание. — Он подвинулся, заглянул Лайзе прямо в глаза и рассмеялся. — Я положу тебя в твою маленькую уютную кроватку, малышка, и буду любить так, как никто никогда не любил. Я зацелую твои губки, стану ласкать тебя так, пока ты сама не запросишь пощады. Вот тогда-то я и узнаю, как ты на самом деле ко мне относишься. — И он снова рассмеялся — чудесным озорным смехом. — Но это будет только после того, как мы сходим на выставку.

Лайза вздрогнула от сладкого предвкушения, когда тонкие сильные пальцы Джека погладили ее стопу, и по всей ноге побежали мурашки.

Пальцы двинулись дальше.

Она снова вздрогнула — горячие губы коснулись ее лодыжки, и зубы легонько прихватили чувствительное местечко пониже.

Джек, сидя на краю ванны, ласкал ее.

— Ты восхитительно пахнешь, — прошептал он.

— Я все равно считаю, что ты все спланировал с самого начала, — отозвалась Лайза, не открывая глаз и упиваясь новыми ощущениями, которые дарила его рука, скользившая вверх по внутренней стороне ее бедра.

— Надеялся, а не планировал. — Джек коротко рассмеялся и губами прикоснулся к ее колену. — Ну, может, и планировал, совсем чуть-чуть.

— Рада, что ты это признаешь. — Лайза откинула назад волосы и улыбнулась.

— Ты что, собираешься пилить меня до скончания дней? — отозвался Джек, скользя губами дальше по ноге, приподнятой им из горячей воды. — Думаешь, это честно? В конце концов, ты ведь даже не удосужилась прослушать мое сообщение — могу напомнить, целую неделю, — пока я не настоял на этом. А если бы я не проявил упорство, ты бы так ничего и не знала о моих чувствах к тебе или не поверила бы — а это одно и то же.

Да, поверить в это было трудно. Даже после того, как Джек признался ей в любви, после того, как доказал тысячей и одним восхитительным способом, Лайза все равно чувствовала себя словно в сказочном сне, где все ее ощущения были обострены до предела.

— Ну, я уверена, ты все равно нашел бы способ донести до меня свое сообщение, — упрямо сказала она, даже сейчас не желая признаться, как трудно ей было поверить в происходящее. И снова вздохнула, поражаясь чуду, которое творили пальцы Джека с ее телом, казалось, уже насытившимся его ласками. Однако Харрис знал лучше, что необходимо ей, и продолжал это доказывать. — Кроме того, я думала, у тебя роман с Лоттой. Ты ведь никогда не давал мне повода считать…

— Ты просто слепа, вот и все. Я делал все, что можно, разве что с крыши не кричал, но и к этому был близок, — проворчал Харрис. — И давай оставим всю эту чушь насчет Лотты, ладно? Ну признай за мной хоть малую толику здравого смысла. И вообще, Лотта — мировая подружка. Вот уж у кого не возникло проблем с тем, чтобы разобраться, что я к тебе чувствую. Все оставшееся время своего визита она требовала, чтобы я немедленно мчался в Лонсестон и разбирался с тобой. — Он засмеялся. — Она очень заботится о моем духовном здоровье. Во имя искусства, конечно. У Лотты-умницы всегда на первом месте весьма меркантильные соображения.

— И ты возглавляешь список ее приоритетов, — заметила Лайза. — И не только из-за своего искусства. Ты тоже слепой, если не понимаешь, что она по уши в тебя влюблена. Вот так, дурачок.

— Она мне словно мать, — последовал ответ, слегка приглушенный, ибо губы Джека в это время исследовали другое колено Лайзы, а руки проделывали под водой еще более интересные вещи. — Эта женщина приковала бы любого художника к работе на целую вечность — у нее натура погонщика рабов.

— Скорее всего, она приковала бы тебя… ну да ладно. — Лайза не закончила фразу — она была рада сменить тему. Лично ее никто не переубедит относительно истинных побуждений Лотты, но, если Джек предпочитает их не замечать, надо быть полной идиоткой, чтобы лишний раз на это указывать.

И Лайза оставила этот разговор.

— Правда, Забияка сегодня замечательно выступил? По-моему, он настоящий чемпион.

— Наполовину, — рассеянно пробормотал Джек. — Для того чтобы стать чемпионом, ему нужна еще одна победа. — Слова звучали опять неразборчиво — он в это время покрывал поцелуями плечо Лайзы.

— По крайней мере, ты не можешь меня обвинять в том, что я плохо себя вела на выставке, — продолжала Лайза, изогнувшись в воде.

То, что он делал, сводило ее с ума.

— Ты его не отвлекала, зато меня — как пить дать, — последовал ответ. — Я теперь понимаю, что оказался единственным пострадавшим от обещанного тебе наказания. Глупо было откладывать все это до окончания проклятых состязаний.

— Ты же сам это предложил, — вздохнула Лайза, не желая признаваться, что страдала от этой вынужденной задержки не меньше Джека. — Я-то считала, что вся эта идея с состязанием — просто предлог, чтобы явиться сюда и устроить мне скандал за то, что я не прослушала твое сообщение. — Теперь она уже могла произнести это вслух.

— Мне не нужны никакие предлоги. Я приехал узнать, как получилось, что я оставил тебе такое великолепное любовное послание на магнитофоне, а ты его полностью проигнорировала. Еще немного — и ты нанесла бы мне непоправимый удар, — прошептал Джек, не прекращая ласк.

Да разве тебя поймешь? — подумала Лайза. Ведь ты приехал после недели молчания. Для этого потребовалась большая сила воли, она бы так не смогла.

На магнитофонной пленке не было и намека на прежний шутливый тон, никаких переговоров между Гансом и Беллой. Это было откровенное признание в том, что он любит ее, что она ему нужна, а в конце Джек заявил о необходимости уладить кое-какие деловые вопросы и что в пятницу он приедет, чтобы забрать ее на выставку собак.

Если бы она дала себе труд послушать — теперь Лайза с трудом представляла, как можно быть такой упрямой, такой неуверенной в своих чувствах! — она бы тут же развернулась и помчалась к нему с такой скоростью, какую смогла бы выжать из своей машины.

— А что касается моего паршивца Забияки, так он уже заслужил самый большой приз, какой может получить охотничья собака, за то, что привел ко мне тебя. И теперь что бы он ни сделал, все равно ты его лучшая добыча.