Решив, что у него глюки, Геннадий поспешил к столу и, надев очки, внимательно всмотрелся в лицо.

— Простите, — бросил он на ходу клиенту, — я на минуту отлучусь. Вам сейчас принесут воды.

Вылетев в приемную, он увидел на кресле возле секретарши коричневый рюкзачок.

— Где она? — еле сдерживаясь, почти выкрикнул Геннадий.

Секретарша удивленно оторвалась от приготовления кофе и показала рукой на холл возле гардероба. Шеф в два прыжка пересек приемную и вылетел в холл. Там, перед большим зеркалом, стояла Наташина протеже, она же «бархатная шляпка»…

— Я забыла, когда перестала мечтать, — подперев подбородок кулаком, печально произнесла Татьяна.

Галя, подруга Натки со школьной скамьи, часто устраивала бабские посиделки. Ее уютная квартира была местом встреч однокашниц, однокурсниц, просто давних знакомых, где оттягивались «девочки». Здесь они болтали, перемывали кости мужьям, плакались друг другу.

— Когда мне было лет семь, — продолжала женщина, — все девчонки носили резиновые ботики, в которых бродили по лужам. Я так им завидовала. А у меня не было ботиков. Мне ужасно хотелось тоже шлепать по грязи, чтобы брызги — в разные стороны! Когда я засыпала, я мечтала, что проснусь, а ботики стоят у меня под кроватью, блестящие, с пряжечкой на боку. Я даже во сне шарила рукой, думая, что они чудом окажутся там.

— А я мечтала о первом поцелуе. Воображала, что это будет непременно как в сказке… — Галка, зажмурившись, потянулась. Несмотря на свою несовременную внешность, она притягивала людей добродушием, домашностью и теплом.

— На белом коне, в красном плаще, — язвительно подсказала Татьяна.

Натка с пониманием посмотрела в открытое лицо своей доброй подруги.

— Что ты юродствуешь, — упрекнула Галина сестру. — Я так хорошо это помню, девчонкой закрываешь глаза и даже чувствуешь тепло от первого поцелуя, оно разливается по всему телу…

— Ага, а когда открываешь глаза, оказываешься на гинекологическом кресле, и инструменты звяк-звяк… — опять перебила Татьяна, в ее голосе чувствовалась злость и раздражение на несложившуюся жизнь.

— Господи! Ну почему ты все о плохом да о плохом, — выдохнула Галина.

— Хорошего мало было, — огрызнулась женщина.

— У меня тоже жизнь не сахар! — в сердцах воскликнула Галина. — Но я ни о чем не жалею, потому что любила.

— Ну зачем такая любовь! — обращаясь к Натке за поддержкой, возмутилась Татьяна. — Ни кола ни двора, да еще гулял по-черному.

— Я ведь ни о чем не догадывалась, — удрученно проговорила Галина, ища сочувствия у старой подруги.

Татьяна осуждающе покачала головой.

Сестры не походили друг на друга ни внешностью, ни характерами. Умеющая постоять за себя, быстрая и активная Татьяна была моложе и красивее Галины: черные кудрявые волосы, яркие зеленые глаза, аккуратный носик.

— А потом, знаете, девочки, — Галина медленным движением поправила русые волосы, выбившиеся из-под старомодного заколотого на затылке пучка, — когда догадалась, не могла с ним даже рядом по улицам ходить. Что-то со мной произошло. — Она тяжело вздохнула, и большие серые глаза, обрамленные сеткой морщин, наполнились слезами. — Идем вместе куда-нибудь, просто по делу, а мне хочется невольно на другую сторону перейти, какая-то волна неприязни от него на меня накатывалась. И сердце начинало сжиматься.

— А я, наоборот, когда папочка Лизаветы прискакал и доложил, что больше приходить к нам не будет, потому что его тесть пронюхал и пообещал лишить всего-всего, если он от нас с дочкой не откажется, меня словно к нему прилепили. До этого, придет или не придет, мне было все едино. Лишь бы деньги давал, а когда узнала, что последний раз, что отбывает навсегда, даже показалось, что влюбилась. Потом, правда, когда другой спонсор нашелся, я о нем и думать забыла. Только Лизка все спрашивала, где да где папочка?

— А ты ей что?

— Уехал, далеко-далеко.

— Куда, например? — посочувствовала ребенку Натка.

— Ну что за проблема, в Америку, — небрежно заявила брошенная мать.

— В Америку? — добродушно удивилась сестра. — А зачем?

— Бизнес! — Татьяна подняла искусно выщипанные брови. — Что, не правдоподобно? А он действительно в основном там тусуется. Правда, последнее время вновь ко мне интерес проявлять стал.

— Тусуется! — Галка укоризненно покачала головой.

— Ну что ты ко мне прилипла. Понимаю, у самой бы было все о'кей, а то… — Женщина взяла бутылку шампанского со стола и разлила остатки в фужеры. — Ладно, давайте за детей, чтобы им в этой жизни больше повезло, чем нам. Я, например, в дочку верю. Кажется, всему ее научила.

— Лизоньке должно повезти, — поднимая фужер над столом, провозгласила Галка, добрая душа. — Представляешь, — обращаясь к Натке, продолжила она, — девочка красавица, умница.

— Да, — быстро сообразив что-то, подхватила Татьяна. — Не пьет, не колется, не курит. — Затем, взглянув проницательно в глаза Натке, будто почувствовав что-то, заверила: — С мужиками не шляется, в общем, почти синий чулок, мечтает о деловой карьере.

— Может, поможешь? — чуть краснея, выдавила из себя Галина, обращаясь к Натке.

Наталья знала, что для себя подруга не попросила бы ее ни о чем.

— Да, кто-то должен запустить ее в эту жизнь, — поддакнула продвинутая Татьяна.

— Запустить, — в раздумье проговорила Натка, соображая, кому бы можно было порекомендовать так расписанную обеими сестрами Галкину племянницу.

— Ну да, как воздушный шарик, — образно пошутила Галка.

— Папочка обещал, но, увы, у него свой взрослый сын… — посетовала Татьяна.

— Не видел ее семь лет, — ища сочувствия, Галина горестно покачала головой.

— Она у тебя что, журналистику закончила? — Наташа вынула из портфеля толстую кожаную записную книжку.

— Мы с ней вместе закончили, — грустно подтвердила сестра Галки и добавила: — Последний год, пока училась, продали и заложили все, что могли.

— У нее антиквариат наших родителей оставался, — пояснила Галка.

— Я даже одного старикашку подцепила, богатенького. Он картинами интересовался и прочей стариной. Меня с ним познакомили, чтобы услугами посредников не пользоваться, проценты им не платить.

— Она его обхаживала, обхаживала, — посетовала Галка, — пока ужасная история не произошла.

— Дай я сама расскажу. — Сестра Галины поднялась, кряхтя и прихрамывая, подражая столетнему старцу. Взлохматив на макушке хохолок, она проскрипела: — Ну, красавицы, где тут у вас мое ненаглядное сокровище?

— Сокровищем он обзывал вазу, — пояснила Галина, — она из какого-то редкого фарфора, старинная, ей сто лет. Может, больше. Я в этом ничего не понимаю. Отец собирал. Перед смертью завещал, если будет плохо — продать последней. Он ее обожал.

— Ваза — это все, что у нас и оставалось, — не выдержав, вмешалась сестра. — Так этот, с позволения сказать, мой ухажер от избытка чувств и суеты вокруг нашей ценности взял да и споткнулся! — Женщина сделала такое лицо, что подружки рассмеялись. — Конечно, смешно, а он разбил наследство, на которое у меня вся надежда оставалась. За последний семестр Лизы надо было расплатиться, раз, — она согнула мизинец, — потом выпускной, — она согнула еще один наманикюренный палец, — шмотку приличную, как всем девочкам, ей купить нужно, туфельки, косметику и прочее. — Она укоризненно покачала головой, словно женщины были виновны в ее горестях. — Да и я себя еще не похоронила.

— Ну и что дальше?

— Ваза, как в кино, — на мелкие кусочки. Она на такой подставочке в нише стояла. Я вся побледнела. Знаете, все надежды и мечты в одно мгновение рухнули. Если рассказать предысторию всего, так наплачешься, мы эту вазу с Лизкой по очереди чистили и отмывали месяц целый. На ней фигурки были вылеплены, и в каждой складочке пылинки застревали. А она с меня ростом, высокая и хрупкая. — Татьяна подняла руки вверх. — Старикашка засуетился, мол, плохая подставка, неустойчивая, я ни при чем, дескать. А Лизка, я даже удивилась, откуда в ней такие черты характера проявились, вижу, чуть не плачет, но взяла себя в руки, подходит к старикашке и чистым таким голосом говорит: