Вход в библиотеку был под стрельчатыми арками западной галереи, не доходя моста, ведущего в Северную четверть, – собственно, между переходом к Пиктской башне и башней Парадоксов, – словом, библиотека была там же, где и хранилище манускриптов, только с другой стороны. Это был гигантский зал с окнами вдоль западной стены, длинный-предлинный, с высоченным потолком и ужасающе высокими дверями, обе створки которых никогда не запирались, чтобы могла пролезть Рунхильда. То есть теперь в школе преподавала профессор Лютгарда, но старшие преподаватели помнили ее мать, Рунхильду, и по привычке говорили, что двери, притолоки и все прочее должно повсюду соответствовать стандарту – чтобы могла пролезть Рунхильда. А самые старшие преподаватели иногда оговаривались и говорили – Брунхильда. На самом же деле пролезала теперь в библиотеку профессор Лютгарда, ворча, усаживалась за свой дубовый стол, набирала книг и сидела целыми днями, не отрываясь. Профессор Лютгарда любила посидеть в библиотеке.

Там же сиживал временами и доктор Мак Кехт, подобрав волосы и намотав их на руку, чтобы они никому не мешали, и листал новые журналы по медицине. Иногда он отрывался, поглядывал на младших учениц напротив, которые конспектировали методичку Авиценны, раздел «Шестнадцать средств от несчастной любви», и добродушно интересовался, как у них дела.

Захаживал поскандалить и Курои, сын Дайре. Он обычно, обнаружив, что в выданной ему на абонемент книге не хватает страниц, или вообще хватает, но лично ему не хватило, или же поля испещрены пометками, с которыми он не согласен, приходил и выплескивал на библиотекаря все свое негодование, стуча дубовым посохом, не всегда по неодушевленным предметам, и нарушая тишину библиотечного зала проклятиями столь же сложными, сколь и древними.

Святой Коллен выбирался в таких случаях из-за кафедры и шел его утихомиривать. Святой Коллен был школьным библиотекарем. Собственно, немногие знали про него, что он святой, потому что он очень стеснялся и, по скромности, старался замять всякие разговоры об этом. Гвидион тоже мог бы не знать этого, но очень похожая статуя святого Коллена стояла у них в часовне на перекрестке, если идти из Лландилавера в Каэрдиллон. Святой Коллен избегал лишний раз творить чудеса и предпочитал, охая, взбираться по скрипучей приставной лестнице к самым верхним полкам за какой-нибудь книгой, хотя ясно было, что стоит ему поманить пальцем, и книга сама слетит к нему в руку. Но справляться со вспышками профессора Курои он умел. Во-первых, когда он направлялся к нему со своей обычной миролюбивой улыбкой, посох в руках профессора обрастал мхом и плющом и начинал стучать гораздо тише. Во-вторых, под взглядом святого Коллена на страницах злополучной книги, которой потрясал Курои, расцветали фиалки. Потом на плечо к Курои слетала птичка-коноплянка и устраивалась там, умильно заглядывая рассерженному профессору в глаза. Словом, через пять минут Курои слагал оружие и покидал библиотеку в мирном настроении и в шляпе, украшенной пурпурной наперстянкой, которая случайно выросла там, пока святой Коллен убеждал его расписаться в формуляре.

Однажды, когда Мерлин был в хорошем расположении духа, младшие коллеги отважились спросить у него, почему он все-таки счел возможным пригласить преподавать в школе Курои, сына Дайре, при его неописуемом характере. Мерлин отвечал, бегая взглядом по углам: «Ах, да потому что другие ученые его ранга и его специальности еще хуже, поверьте мне. Курои, по крайней мере, признает письменность, а ведь многие в его области и слышать не хотят об этом позднем изобретении! Тезисы на конференцию в виде гонца присылают. А его корми еще!.. Так нет же, уперлись – только устная передача сакральных знаний! А ведь так любое знание сакральным станет – как поучишь его с учениками наизусть веков пять-шесть, попередаешь устно, смысл-то и это… ищи-свищи!»

За спиной у сидящих в библиотечном зале, ближе к стенам, стояли огромные глобусы, такие тяжелые, что их обычно не вращали, а обходили вокруг, если нужно было что-то посмотреть, и не уступающие им по размеру модели плоского мира, со слонами и черепахой, – мало ли кому что понадобится. Здесь же подвешены были свитки и папирусы с самыми ходовыми картами, чаще всего требуемыми династиями королей и списками политзаключенных в Северной Ирландии.

Гвидион влетел в библиотеку, запыхавшись, проехал по скользкому полу до библиотечной кафедры, ухватился за нее обеими руками, затормозил и сказал:

– Отец библиотекарь, мне надо что-нибудь из Демокрита с Эмпедоклом!

– Насколько мне известно, в соавторстве они не писали, – отвечал ему святой Коллен, отрываясь от оформления только что поступивших книг. Он приучал младших учеников к точности формулировок.

– Ай-й-й, ну, я не так сказал. Из Демокрита и из Эмпедокла. Ужасно надо!

– Для статуй? – предположил святой Коллен. Гвидион отчаянно закивал. – Что-нибудь придумаем, – он повернулся и стал рыться на ближайших полках у себя за спиной. – Демокрит, помнится мне, говорил: «Пусть женщина не рассуждает – это ужасно».

– Вот поэтому Керидвен мне его и передала, – сказал Гвидион.

– Эмпедокл же говорил: «Кто затевает беседу с мудрецом, для начала сам должен быть мудр», – и отец библиотекарь выложил перед Гвидионом две немалых размеров книги. – Это для начала. Вот еще одна, про которую Цицерон сказал, что кто возьмется ее читать, того он назовет не мальчиком, но мужем; того же, кто прочтет Саллюстия, говорил Цицерон, я готов считать не человеком, но богом, – и поверх всей стопки легла книга Саллюстия «Эмпедокл». С этим грузом Гвидион отправился, пошатываясь, за длинный стол у окна; святой Коллен напутственно перекрестил его и всыпал ему в руку горсть орехов мудрости, которые неизменно в изобилии держал для младших студентов в потускневшей чаше святого Грааля, стоявшей у него под рукой.

Раньше святой Коллен был отшельником, но на тринадцатый год отшельнической жизни он так устал от постоянного шума и столпотворения вокруг, что с радостью перебрался в школу, едва ему предложили это место.

Все до единого преподаватели были возмущены тем, что позволял себе Тарквиний Змейк, который под видом подготовки к встрече инспекции немилосердно всех угнетал. Пользуясь властью, данной ему Мерлином, он в первый же день отдал несколько совершенно ни с чем несообразных распоряжений: временно стереть из расписания искусство забвения, древнейшую дисциплину «Язык зверей и птиц» временно именовать оскорбительным названием «Введение в протолингвистику» и ни в коем случае, ни под каким предлогом не упоминать о том, что профессора Орбилия Плагосуса зовут Орбилий Плагосус. И это было только начало. Тарквиний Змейк появлялся в самых неожиданных местах и отдавал приказы все более и более дерзкие. Как с возмущением рассказывал сам профессор Курои, Тарквиний Змейк возник на рассвете у него в спальне и сказал довольно-таки язвительно:

– Дорогой коллега, не могли бы вы на три-четыре дня воздержаться от метания молний, в особенности в приезжающую комиссию?

Он настоятельно попросил доктора Мак Кехта временно вывести кровавые пятна с одежды и даже одолжил ему для этой цели склянку какой-то жидкости – не менее въедливой, чем он сам.

Профессор Финтан в беседе с Морганом-ап-Керригом вообще выразил изумление по поводу того, что Мерлин мог поручить прием инспекции человеку с запятнанной репутацией, каким был Змейк.

Темное прошлое Тарквиния Змейка не мешало ученикам обожать его, но преподаватели, люди менее восторженные и более осведомленные, поговаривали, что было бы все же лучше, если бы он не служил в свое время Кромвелю. [14]Связь с Кромвелем была обвинением настолько тяжким и самодостаточным, что когда Мак Кархи однажды беззаботно ввернул, что нисколько не удивится, если Змейк и при Генрихе VIII что-то такое выкаблучивал, Курои прервал его и с суровой уверенностью заявил, что в то время Змейк еще не родился. При этом он так скривил рот, что сразу стало ясно, что он хочет сказать: репутацию Тарквиния нет нужды подмачивать дополнительно, – имя его и так достаточно сильно забрызгано. Все искренне недоумевали, почему Мерлин доверяет Змейку и как можно допускать такую личность к ученикам, но когда однажды профессор Мэлдун улучил момент и спросил об этом Мерлина напрямую, тот с рассеянным видом заговорил о погоде, о том, что пора бы разогнать над школой облака, и отправился с букетом шотландского чертополоха проведать своего пони.