Гвидион был на конюшне, убирал навоз. За ним хвостиком ходили Звездочка и Айкилл. Неподалеку Тарквиний Змейк, придерживая Тезауруса за изогнутый рог, безмолвно конспектировал содержание его шкуры. Живая книга время от времени порывалась сказать «Ме-е-е», но, чувствуя твердую руку Змейка, сдерживалась. Завидев Ллевелиса, Гвидион вытер руки о штаны, отставил лопату и вышел во двор.
– Вот, – выдохнул Ллевелис, припирая его к стене. – Малопопулярная сага «Вторая битва при Маг Туиред». Нашел в депозитарии. Здесь описано убийство Миаха. От слова до слова.
Склонив головы и толкаясь локтями, Гвидион и Ллевелис принялись разбирать написанное.
«Опрашивая всех, дошел Луг до Мак Кехта. „В чем твое искусство, Диан Кехт?“ – спросил Луг. „Любого воина, который будет ранен назавтра в битве, если только голова его не будет отделена от тела, и если мозг его будет в целости, и если у него не будет поврежден спинной мозг, я исцелю своей властью в одну ночь, так что наутро он вновь сможет сражаться“.
– О! В этом весь Мак Кехт, – сказал Гвидион.
– В чем? – не понял Ллевелис.
– Он ставит разумные ограничения, – сказал Гвидион. – А не бьет себя в грудь и не кричит, что исцелит любого, хотя бы тот пролежал уже на солнце две недели без погребения.
«Сам Мак Кехт, его сын Миах и дочь Аирмед произносили заклятья над источником Слане, и погружались в источник раненые воины, и выходили из него невредимыми».
Так, ну, это преувеличение небольшое… Наверное, не покладая рук оперировали, перевязочный материал, небось, возами расходовали… Слушай, подумать только – настоящая династия врачей!
– Ты думаешь, источник Слане – это аллегория?
– Ты представляешь себе работу военного хирурга? Там не то что белиберду какую-то над источником говорить, – там лицо-то сполоснуть некогда.
Сага делалась все более архаичной по содержанию:
«На третий день битвы Нуаду лишился руки. Диан Мак Кехт приставил ему серебряную руку, которая двигалась, как живая, и уже на другой день Нуаду вновь мог сражаться. Однако сын Мак Кехта, Миах, не был этим доволен. Он пошел к Нуаду, приложил травы к ране, проговорил заклятья и в трижды три дня отрастил Нуаду новую руку. Еще три дня он держал ее в повязке, прикладывал к ней сердцевину тростника и остывающие угли, и когда снял повязку, у Нуаду была новая рука, совершенно как прежняя.
Это пришлось не по душе Мак Кехту, и он обрушил свой меч на голову Миаху и нанес ему страшную рану, однако Миах был искусен в медицине и исцелил ее мгновенно. Тогда вторым ударом меча Диан рассек ему голову до самой кости, но Миах исцелил и эту рану. В третий раз занес меч Диан Кехт и расколол ему череп до самого мозга, но и тут сумел исцелить Миах свою рану. В четвертый же раз Диан Мак Кехт поразил мозг, сказав, что после этого удара ему не поможет никакое лечение. Поистине так и случилось».
– Ты знаешь, – сказал Ллевелис, – мне все меньше и меньше нравится доктор Мак Кехт.
– Какой человек! – сказал Гвидион. – Какое величие духа!
«Потом похоронил Мак Кехт Миаха, и на его могиле выросло триста шестьдесят пять трав, – столько, сколько было у Миаха мышц и суставов. Тогда Аирмед, дочь Диана Кехта, расстелила свой плащ и разложила эти травы в соответствии с их свойствами, но приблизился к ней Диан Кехт и смешал все травы, так что с тех пор никому не известно их назначение. И сказал Мак Кехт:
– Раз нет больше Миаха, останется Аирмед».
– Это отвратительно и ужасно, – сказал Ллевелис.
– Я преклоняюсь перед Мак Кехтом, – сказал Гвидион.
В эту минуту приятелей отнесло друг от друга и подняло высоко в воздух. Это их настиг Курои. Он ухватил обоих за шкирку и стал трясти. Меряя двор огромными шагами, он объявил, что удивлен тем, что они отсутствуют на зачете по практическим приложениям и что они оба немедленно отправляются в XI век, один в Йорк, другой – в Нортхэмптон, с тем, чтобы выяснить, как там обстояли дела с женской грамотностью. Это неожиданное обстоятельство на какое-то время совершенно выбило их обоих из колеи, и мысли о прошлом доктора Мак Кехта потерялись среди отчаянной возни со сложными застежками костюмов эпохи. Через полчаса Гвидион толкался на рыночной площади Йорка XI века с куском пергамента и просил то одну, то другую женщину обратиться с молитвой за него к святому Этельреду, чтобы тот избавил его от наваждения. Подробности наваждения родились сами собой:
– Каждую ночь во сне ко мне является дьявол и предлагает сыграть с ним в кости. Отказаться никак невозможно, и каждую ночь я продуваюсь в пух и прах. Вся моя надежда на святого Этельреда, – ах, кабы он пожалел меня и помог мне выиграть! Прочитать следует вот эту молитву с пергамента, и чтобы женщина читала, непременно поворотясь на север и в левый башмак под пятку насыпав ореховой скорлупы. А пергамент освященный, вы не думайте. В Гилфордском аббатстве купил.
Одна девушка проявила любопытство и спросила, как выглядит дьявол. Гвидион, который не был готов к этому вопросу, недолго, впрочем, подумав, отвечал:
– Как выглядит-то? Да вылитый норманн.
Время шло, и на обороте пергамента у Гвидиона росло количество пометок в графах «всего опрошено» и «из них владеют грамотой». Исчерпывающий ответ его по возвращении вызвал довольное покряхтыванье профессора.
Ллевелис тоже вернулся, весь такой потерянный и всклокоченный, и стал вытаскивать из висевшего у пояса кошелька и из-за подкладки непонятные обрывки и мятые клочки. Было видно, что он с заданием справился, но кое-как. Непонятно было, как он добыл эту информацию, но что он никак не успел ее обобщить, было сразу ясно.
Мак Кехт сидел у себя в кабинете, освещаемый закатным солнцем от окна, когда к нему постучался Фингалл МакКольм. С несвойственной ему нерешительностью шотландец хмуро переминался у порога.
– Да? – мягко сказал Мак Кехт и отодвинул свои медицинские записи.
Обычно здоровый как бык, Фингалл явно маялся от чего-то. Мак Кехт быстро окинул его взглядом и по глазам заметил признаки пульсирующей боли, но где?
– Маленькое недомогание, Фингалл?
– Вроде того, – мрачно согласился шотландец.
– Рука, нога?..
– Ни то, ни другое, – еще мрачнее сказал шотландец.
– Пойдемте, – сказал Мак Кехт и провел его в комнату, где принимал пациентов.
– В общем… я не знаю даже, как сказать, – выдавил шотландец.
Это явно было самое детальное развитие темы, на которое он был способен. После этого он сел и прочно замолчал.
– Видите ли, дорогой Фингалл, – ободряюще сказал Мак Кехт, – врачу можно сказать многое. Я за свою практику повидал всякое, и меня вы едва ли выбьете из седла названием какой бы то ни было части тела.
МакКольм посмотрел на него с сомнением.
– Хорошо, – зашел с другой стороны Мак Кехт. – Не надо ничего говорить, просто покажите, где у вас болит.
Отчаянное выражение лица Фингалла говорило о том, что Мак Кехт требует невозможного.
– Не бывает такой боли, у которой не было бы названия в медицине, – с глубоким убеждением сказал Мак Кехт. – Я готов подсказать вам. Хотите, я буду называть все, что придет мне в голову, а вы только кивнете?
– Вы не назовете, – мрачно сказал МакКольм.
Некоторое время они смотрели друг на друга в глубокой тишине.
– Клянусь, я в жизни никому не скажу, – вдруг по наитию воскликнул Мак Кехт.
Тогда шотландец разомкнул губы и хмуро сказал:
– У меня болит хвост.
Во время последней пересдачи по метаморфозам профессор Финтан превратил Фингалла в тушканчика. Прыгая в этом неприглядном и позорящем истинного шотландца виде, Фингалл, видимо, как-то повредил себе хвост, ибо и превратившись обратно, чувствовал дергающую фантомную боль в этой области, что в отсутствие самого хвоста было особенно пугающим. Измучившись, он решился наконец на визит к Мак Кехту, однако он тут же провалился бы сквозь землю, если бы доктор хоть чуть-чуть улыбнулся.