«Мы тут с мужиками одну раздавим, а вы идите», - сказал мужик Факеру.

Дождь стал утихать.

Поднимаясь на второй этаж, Факер отметил, что у тёлки хорошая крупная задница.

Оказавшись в квартире, он жадно залез к ней под юбку, хладнокровно отмечая про себя, что легко управится за двадцать минут, которые были в его распоряжении.

***

***

Без энтузиазма поебав безымянную тёлку, Факер подумал, что, с одной стороны, две незнакомые пизды за половину Пасхи – это чертовски круто; с другой же, ему следовало бы предохраняться. Последняя мысль зафонила его, да так, что даже перехотелось бухать, и позабыл об обещанной дудке.

Имея дело с блядями, а иногда – и откровенными шлюхами, он взял себе за правило таскать резинку в кошельке. Однако любая система время от времени давала сбой, а он всё чаще забывал бумажник дома, предпочитая распихивать деньги по карманам – ему так было проще…

Раз в полгода он посещал анонимный кабинет доверия, каждый раз нервничая из-за того, что, вместо того чтобы просто взять у него анализ крови, его снова и снова заставляли беседовать с психологом, который сально интересовался, употребляет ли Факер наркотики, и как часто даёт своим девушкам на клык, будто на основании этих данных можно обнаружить у него, прости Господи, ВИЧ или другое дерьмо.

До поры до времени его проносило, и эта половая рулетка била вхолостую. Но однажды он так подхватил неизвестную хрень, после которой не только был вынужден по несколько раз в день мазаться какой-то вонючей дрянью с головы до пят, но и перешел на каши и прочее вегетарианское говно, забыв о кофе, бухле и мясе – от всего этого по всему телу у него начинался страшный зуд, от которого Факер готов был лезть на стену, и даже спал в варежках, несмотря на цветущую весну, чтобы не разорвать себя во сне в кровь и мясо.

Спасала лишь травка. Она снимала зуд и успокаивала нервы, которые из-за постоянного напряжения были накалены до предела. Он дул с утра и до ночи – до завтра, после завтрака, в полдень, в обед, вечером и перед сном. Иногда, просыпаясь ночью выпить водицы, он снова дул – чтобы спалось крепче. После дудки ему снились диковинные сны, по сравнению с которыми зомби-муви Джорджа Ромеро казались фильмами категории В.

«Пора домой», - думал он, чувствуя тотальную усталость, понимая, что две палки за несколько часов, на фоне обширного возлияния и жесткого недосыпания – это не хуй собачий.

Подмывшись, тёлка вышла из ванной и, попытавшись схватить его за яйца, видимо, заигрывая таким образом, – ему с трудом удалось отпрянуть, - и поспешила на кухню готовить закусь под бухло.

Факер завалился в уборную. От вида развешенного на ржавых водопроводных трубах белья – женского вперемешку с мужским, - его едва не стошнило. Он быстро открыл воду, и стал интенсивно умываться, пытаясь прийти в себя, после чего, не без брезгливости, присосался к крану, принявшись жадно глотать вкусную холодную водичку, стараясь просто не думать о том, на каком дне он оказался.

«Эй, ты там уснул?» - заржала из-за запертой на шпингалет двери тёлка.

Иди на хуй», - огрызнулся негромко, но вслух Факер, всё равно зная, что она его не услышит, вытирая член куском туалетной бумаги.

«Ребята вернулись!» - бросила она, исчезая.

Подумав, Факер кинул следы своего блядства прямо в умывальник, и решительно вышел, столкнувшись нос к носу с мужиком. Тот с радостью предъявил ему две бутылки водки. Факер отметил, что мужик с трудом стоял на ногах, раскачиваясь в узком коридоре туда-сюда словно маятник. Его сын что-то несвязно кричал на кухне. Его заглушали смех тёлки и пищащая из радиоточки попса.

«Я сейчас вернусь», - сказал Факер мужику, осторожно отталкивая его в сторону, выходя из квартиры и захлопывая за собой дверь.

Он вышел на улицу. Снова начался дождь.

«Блядская погода», - подумал Факер уныло, подсознательно осознавая, что радуется ему, словно в детстве, когда они с мальчишками от души прыгали по образовавшимся в асфальтных колдобинах лужах, - промокшие до нитки и беззаботно счастливые.

Глава 4.

***

Оглядевшись и сориентировавшись на местности, он пошёл напрямую - прямо через детскую площадку, - в сторону, где, по его расчётам, сейчас выпивали и дули ароматную траву пацаны. Мысли о дудке вдохновили Факера, укрепив его дух, отчего он едва ли не летел вперёд, предвкушая мягкий диван и сладкий дым.

Пасхальный городок был пуст. Лишь иногда Факеру попадались пьянчужки, дрожащие на ходу, словно тени в свете фонаря, бредущие поодиночке или редкими группами в поисках продолжения бытия.

Они смотрели на него мутными глазами, отчего Факеру становилось жутко.

Нет, дело было не в жестяковой пропаганде центральных каналов, показывающих горячие репортажи с расчленёнкой. Поработав в ряде таблоидов, он насмотрелся говна и похуже тех ужасов, коими кормили народ с голубых экранов.

У редакции были прикормленные менты. Например, возле лучших отелей столицы, где останавливались разные заокеанские звёзды, о появлении которых тут же узнавали папарацци. Другие мусора сливали информацию о ДТП, несчастных случаях и убийствах.

За несколько месяцев Факер успел обрести равнодушие к человеческой боли и страданиям, во всяком случае – не выказывая того, что он чувствовал каждый раз, сталкиваясь с очередной горой кровавого мяса, или командуя молодым отмороженным фотографом, прыгающим на гроб ушедшей в лучший мир отечественной знаменитости, заслуженной из заслуженных, на похоронной которой, словно трутни, слетался весь бомонд.

Куда страшнее вида изувеченных жертв были обстоятельства каждой трагедии зачастую маленьких и ничтожных людей. Пугали мотивы, стоящие за преступлениями. Людишки насиловали, били, резали, стреляли, сжигали и скармливали друг друга собакам за просто так – из-за бабы, из-за бутылки, из-за сотни рублей, наконец – в банальном алкогольном помешательстве.

Вот это было реально страшно.

С годами Факер замечал, что ему всё меньше нравится бродить одному по городу, тем более – незнакомому. Его напрягал даже свой район, где его все знали, и он, в общем-то, чувствовал себя там, как рыба в воде. Раньше он мог спокойно взять в сумку пару банок пива или, в прохладную погоду – запастись флягой с бухлом, и уходить, наслаждаясь полным одиночеством, особенно – в тёмное время суток, когда всё вокруг буквально замирало, и ему оставалось лишь удивляться резонансу окружающего его умиротворения и той гадости, о которой кричали СМИ.

А потом он пошел работать, и всё.

Да и с возрастом, всё больше понимая человеческую суть, наполняясь, словно кувшин, мелочной агрессией, переходящей в недалёкое безумие, он все больше испытывал отвращение к окружающему отребью, пытающемуся втянуть его в свой замкнутый круг.

Он успокаивал себя, что бухает только по выходным и праздникам, и вообще не ведёт себя вызывающе. Не то, что некоторые: пацаны собирались у них под гастрономом уже в восемь – попить пивка, покурить сиги, чтобы с утра пораньше захаркать окружающее пространство.