Ещё с раннего детства он пытался с ним говорить. На глазах маленького Факера рушилась огромная страна, с прилавков враз исчезла еда, а во дворах – собаки и голуби. Всё это было ему непонятно. А ещё, как ему тогда казалось, а потом, с появлением Интернета, он смог проверить свои догадки из открытой статистики, - очень часто начали умирать люди. Намного чаще, чем прежде, хотя на 1980-е пришелся глобальный мор многих ветеранов Войны. Угрюмые похоронные марши играли в их тенистом дворике из пятиэтажных едва ли не каждый день. Как правило, об очередной смерти он узнавал уже постфактум, когда снизу до него доносился знакомый мотив в исполнении духового оркестра.

Ещё в первом классе, в рамках урока музыки им играли вторую сонату для фортепьяно Фредерика Шопена, под которую похоронили и самого поляка. Всегда подвыпивший учитель, поразительно похожий на помесь молодого Лёни Якубовича и Валерия Газзаева, постоянно таскал с собой огромный баян. В школе платили копейки, поэтому он активно подрабатывал на стороне, в том числе – и на похоронах, и когда ему наливали – мог сбацать любой мотив на раз-два. По расписанию урок музыки был у них каждую среду, однако учитель появлялся в школе не чаще раза в месяц. Директор смотрела на это сквозь пальцы, понимая, что замены ему всё равно не найти. Справедливости ради стоит добавить, что, таки осчастливливая детей своим появлением, усач-баянист, находясь уже с утра под градусом, обрушивал на них всю свою нереализованную экспрессию, играя им и «Катюшу», и «Машину времени». Однажды, поверив, что смог научить семилетних детей музыке, он раздал им нотные листы, потребовав от каждого набросать какой-нибудь мотив, предварительно его придумав. В том, что маленькие еврейские девочки, - а других его в классе не было, да и вообще он был тут едва ли не единственным гоем, - справятся на отлично, маленький Факер и не сомневался. Зато в отношении себя - был преисполнен сомнениями. Писать музыку, в отличие от составления текстов – прозы или стихов, - казалось ему чем-то божественным, а тут ещё эти маленькие еврейские девочки, корчащие из себя богоизбранных. Всё это начинало его бесить. Маленький Факер тяжело вздохнул, и принялся наугад расставлять ноты, молясь Господу, чтобы незамысловатый мотив, звучащий в его голове, каким-то чудом перенесся на бумагу. Читая его «работу», учитель побагровел, шумно скомкал нотный лист, и выбросил его в мусорную корзину.

«Это чудовищно», - сокрушался он, строго глядя на маленького Факера, в то время как маленькие еврейские девочки подленько хихикали у него за спиной, получив очередные пятёрки в аккуратные дневнички.

Повзрослев, он ужаснулся, поняв, насколько всё это травмировало его психику. Его окружала смерть, и это способствовало тому, что маленький Факер ужасно боялся её с самого детства. То есть, он постоянно думал о ней, и пытался придумать какое-то оправдания для самого себя, убеждая, что конца не будет, что все умрут, а он – останется.

Когда всё ёбнулось, народ в массовой истерике озаботился религией и стал на американский манер ходить по выходным в церковь, завесив всё вокруг – от «Жигулей» до кухни – иконами и распятиями, - маленького Факера едва не запихнули в воскресную школу. Мало того, что поп заставлял записывать за ним какую-то, как ему казалось, околесицу, так ещё он и пропустил свои любимые мультфильмы – «Утиные истории» и «Чипа и Дейла». Бабушка же – старая маразматичка, - не сумела совладать с японским видеомагнитофоном, купленным отцом ещё в начале 1980-х по цене автомобиля, так что, по возвращении домой, вместо кассеты с записанным мультиком его ждала борода.

«Я до сегодняшнего дня не пропустил ни одной серии!» - выпалил маленький Факер злобно, объявляя бойкот и воскресным занятиям, и институту церкви.

Уже в юности, в студенческие годы, на фоне безбожных 1990-х, зачитываясь постмодерном, Генри Миллером и «Заратустрой», Факер в один прекрасный момент понял, что всё это сводит его с ума, а идеология социал-дарвинизма, убивает в нём Человека, и возвращая Зверя.

Пришел момент, и он отторг всю эту муть и слизь, приняв Бога как любовь и человечность, но оставшись безмерно далёким от церквей и попов.

И вот сейчас, глядя на лощёного сытого попа, на губах которого ещё, казалось, поблёскивал свиной колбасный жир, которым наверняка закусывалась рюмка, а то и вторая водки, Факер чувствовал отвращение.

Да, у него были проблемы. Да, он хотел о них поговорить, но с Господом, а не с этим ублюдком.

«Впрочем, и тот меня вряд ли услышит», - подумал Факер хмуро, развернулся и пошел к выходу, радуясь, что ему удалось немного согреться.

***

Дождь вновь прекратился, и Факер был не прочь чуть пройтись, благо идти оставалось всего ничего, да вот только сирые и убогие, в чей уклад он влез столь бесцеремонным образом, теперь собрались у входа в церковь, вооружившись палками и перьями, впрочем, не решаясь переступить порог дома Господнего.

Немного протрезвев, глядя на окружающую его действительность критически, то есть – адекватно, он понял, что высовываться сейчас – не лучшая идея, и принялся листать записную книжку мобильника, пытаясь вспомнить имена пацанов среди сотен людей, многие из которых навсегда остались в прошлом, и не были удалены лишь из-за тогдашнего неумения рвать отношения.

Наконец, ему удалось дозвониться до кого-то.

«Мы спим», - ответил кто-то.

На заднем плане действительно было абсолютно тихо, как бывает только в абсолютно пустых помещениях, или там, где действительно спят, поэтому Факер не чувствовал себя наёбанным. Только вот оттого, что пацаны спят, а не бухают или курят в нычку, ровным счётом ничего не решал.

Факер вкратце изложил так и не опознанному товарищу ситуацию.

«Пошли их на хуй», - ответил тот, будто издеваясь над ним.

«Ты, блядь, гонишь – у них дерьмо», - прошипел Факер, едва сдерживаясь от негодования.

Его оппоненты продолжали толпиться всего в нескольких метрах, поглядывая на него весьма недвусмысленно.

«Ты преувеличиваешь», - зевнул невидимый голос, кладя трубку.

Факер тихо выругался и оглянулся. За его спиной стоял поп, глядя на него тепло, но с укором.

«Сквернословишь», - сказал он тихо.

«Извините», - бросил Факер сухо.

Священник отпер двери церкви и вышел к черни.

«Следуй за мной», - позвал он Факера.

Тот неуверенно ступил следом, буквально чувствуя, как это отребье вот-вот искромсает его на куски.

«Кто простит, тот будет прощён. Простите его и вы», - сказал он калекам да нищим.

Те расступились, не глядя на Факера, обратив свои зачарованные проникновенные взоры на попа.

«Ступай», - сказал он Факеру, и тот пошел через разошедшихся сирых и убогих, продолжающих сжимать тяжелое дубьё и холодную сталь, зловонно и зло дышащих на расстоянии одного удара.

Чернь осталась позади, и Факер с трудом преодолел желание ускорить шаг, дабы скорее покинуть это место. Он коротко оглянулся – поп что-то неслышно вещал своей пастве, а та слушала его, не отрывая глаз, позабыв о своём недавнем обидчике.