Они мечтали слетать в Австралию, а он – о мире во всем мире.

Это уничтожало их изнутри, указывая на мелочную, ничего не стоящую сущность.

Поэтому, дабы не баламутить болото, он предпочитал безмолвно напиваться.

***

В отличие от всей этой менеджерской братии, что первый, что второй кризис Факер на себе практически не прочувствовал.

Во-первых, из-за специфики деятельности: люди продолжали тратить бабло чтобы мочить друг друга при любой политической или финансовой погоде, делая это, как показывала практика, к тяжелые времена даже более энергично.

Во-вторых, по сути, у него ничего не было – квартиру он и то снимал у родственничков, - следовательно, он был на хуй никому не нужен, что само по себе уже было неплохо.

Меньше дрочат – крепче спишь.

А вот все эти менеджеры – мелкие и средние, их не разберешь, - включившись в эту гонку, уже не могли сбавлять обороты и, тем более, останавливаться. Они были частью системы, где кроме них еще были продавцы, покупатели, клиенты, и вообще – до хера людей, каждый из которых имел свой интерес в этом циничном процессе паразитирования на тех, кто по идее, и должен был снимать все сливки – трудовом народе, рабочих и крестьянах, всех тех кто, собственно, и производил товар, которым вся эта стая уродов внаглую управляла, переведя миллионы людей из разряда собственников в категорию легальных рабов, отобрав у них главное – орудие производства и землю.

Ситуация, когда девять человек паразитировали на паре рабочих рук была за гранью добра и зла. И если Факер, оправдывавший себя тем, что имеет бабло не с работяг, а с богатых бездушных козлов, которые все равно будут его тратить, так что он, типа как ни у кого ничего не забирает, - начинал рассказывать менеджерам и их тёелкам, что они мрази и суки, - его, мягко говоря, не понимали, считая взгляды – левацкие по форме, и во многом православные – по сути, - не более чем приступами маниакального психоза творческого, а значит – непонятного им человека.

У них была своя логика и своя правда, которая, как они считали, тоже имела право на существование.

Они восхищались Грузией, презирали Беларусь, и были готовы бросить страну, чтобы свалить на Запад. Если позовут, конечно. Когда Факер начинал убеждать их, что грузинское процветание – миф, помноженный на жесточайшие внутренние репрессии, среди белорусов – нет бедных, а в ЕС и США вообще все сплошь и рядом наркоманы и извращенцы с атрофированными от жирной пищи, колы и круглосуточных шоу мозгами, они смотрели на него так, будто псих – это он.

Либеральная пресса и государственные телеканалы внушали им, что такие как Факер – не нужны и даже опасны: «Держитесь от них подальше, своими действиями и тлетворными речами они разлагают систему капиталистического наебалова и, значит, представляют угрозу вашей безопасности и стабильности, потому что вся ваша жизнь – и есть наебалово».

***

О том, что сойти – уже поздно, и единственный вариант – смириться и жить гнидой, лишь паразитируя, просто не думая об этом, чтобы, не дай Бог, не разбудить совесть, способную проснуться даже в последней крысе, - не говорилось, но подразумевалось.

Об этом просто было непринято говорить вслух.

«Продажи упали вдвое, пришлось демпинговать», - пожаловался Влад, мастерски разделываясь с куриными крылышками под медом, запивая все это дело бельгийским пшеничным.

«Да, ужас! Хотели на Новый год в Прагу слетать, и отказались!» - подхватила его сука – Лера.

Влад занимался продажей мясных изделий – колбас и прочих деликатесов, наладив связь между региональными производителями и столицей, поставляя продукцию в супермаркеты, отели и различные питейные заведения.

В пабе, где они пили, ему тоже открыли дисконт, так что они от души гуляли на половину чека.

Подобные мелочи грели ребятам сердца, наполняя их алчной любовью к шаре, к которой они так упорно стремились всегда и везде. Даже перед тем, как улететь куда-нибудь по системе all inclusive, они сперва просчитывали, сколько нужно было выбухать дармового алкоголя, чтобы отбить стоимость путевки, и уже жить в плюс.

Леру же он когда-то ебал. Факер даже не помнил уже, шел ли снег, или светило солнце – все было где-то за городом на тусовке соответствующего контингента, когда под одной крышей зависают три десятка моральных уродов, которым ничего не нужно, кроме как напиться, а потом снова напиться, чтобы не протрезветь, и так до упора, - до понедельника, когда снова нужно было быть в форме и идти работать. В тот раз, как и всегда в подобных ситуациях, все было по пьяни и маловыразительно, но все равно шло в зачет Факера в качестве еще одного гвоздя в гроб загнивающего мира.

Он только запомнил, что она жаловалось ему, дескать – ей очень одиноко.

«Ну, у тебя же есть, этот, как его, iPhone», - говорил Факер ей неуверенно, на самом деле не зная, как ей можно помочь.

Казалось бы, Влад занимался делом полезным и даже благородным – кормил людей. Что тут плохого? Только вот, Факер предпочитал зреть в корень.

Тот сам рассказывал, что если устранить цепочку посредников и прочих барыг, не тратиться на рекламу, короче – работать непосредственно на потребителя, чем и должно заниматься нормальное социальное государство, цену на продукты питания, не говоря уже о других товарах, можно было бы делить минимум в четыре-пять раз.

«Все деньги, переплачиваемые нами, идут в карман таких, как ты. Не стоит прибедняться», - возразил ему Факер, с трудом сдерживаясь.

Народ недовольно загудел.

«Занавес, бля», - подумал он, уже с трудом выползая из-за стола и, пьяно пошатываясь, направляясь отлить.

***

Его ненависть к людям не была мизантропией. Для этого он, всё же, был ещё слишком молод. Хули тех жизненных страданий у чувака под тридцать, если сравнивать с дедами, прошедшими в его годы всю Войну? Да и снобизмом это не было – к себе он испытывал не меньше ненависти, чем к окружающим.

Это чувство переполняло его. И на трезвую голову, и когда Факер выпивал. В те моменты ему просто вдруг становилось всё равно на всё. Чувство адекватности притуплялось, зато обострялось ощущение собственного превосходства и безнаказанности.

Он больше не сдерживался и начинал откровенно приставать к людям. Не всегда по-доброму. Больше всего в такие моменты его прикалывало то, что, выступая за мир во всем мире и взаимоуважение в быту, он вдруг становился собственным альтерэго, человеком себе чуждым и даже противным.

Человеком из прошлого.

«Когда у меня было меньше мозгов, меньше забот и всё было иначе», - думал Факер, веселясь как давным-давно, забывая обо всём.

Он расхаживал по пабу между массивными столами походкой моряка Папайя, нагло всматриваясь в глаза несвободных девушек, и задевая их парней локтем в ухо, быча и нарываясь.