Мистер Орридж заметил, что в последней сентенции мистрисс Норбори слышалось маленькое раздражение.

— После всего, что я от вас услышал, мне нечего колебаться, и я с благодарностью принимаю ваш совет и услуги вашей ключницы, — отвечал доктор.

Мистрисс Норбори позвонила.

— Мистер Орридж принимает ваше предложение, — сказала она, когда ключница вошла в комнату. — Я убедила его, что вы гораздо здоровее, нежели кажетесь.

Радостная улыбка пробежала по устам ключницы. Она казалась несколькими годами моложе, когда начала, улыбаясь, благодарить за доверие, которое ей делают.

— Когда я могу поступить туда, сэр? — спросила она.

— Чем скорее, тем лучше, — отвечал доктор.

При этих словах лицо мистрисс Джазеф просияло неподдельною радостью.

— Ступайте же, мистер Орридж подождет вас, — отнеслась к ней мистрисс Норбори. — Я знаю, у вас все в порядке, и для сборов не понадобится много времени.

— Я полагаю, вам все-таки нужно будет приготовиться, — вмешался доктор.

— Нет, сэр; мне достаточно будет получаса, — отвечала мистрисс Джазеф.

— Сегодня вечером еще не будет поздно, — сказал доктор, взяв шляпу и кланяясь мистрисс Норбори. — Приходите в Тигрову Голову и спросите меня. Я буду там между семью и восемью часами вечера. Очень вам благодарен, мистрисс Норбори.

— Передайте мои наилучшие желания вашей пациентке, доктор. Прощайте.

— Между семью и восемью в Тигровой Голове, — повторил доктор, когда ключница отворяла ему дверь.

— Между семью и восемью, сэр, — повторила мистрисс Джазеф своим мягким и кротким голосом, звучавшим подобно голосу молоденькой девушки и обличавшим ее радость.

В семь часов вечера мистер Орридж надел шляпу и собрался в Тигрову Голову. Лишь только он отворил дверь, как пред ним явился посланный, объявивший, что его просят к внезапно заболевшему человеку в одну из отдаленнейших частей города. Сделав несколько вопросов посланному, он убедился, что его приглашают к опасно больному и что ему не остается ничего делать, как отложить свой визит к мистрисс Фрэнклэнд. Приехав к больному, он увидел, что необходимо тотчас же сделать операцию, которая задержала его несколько времени, так что было без четверти восемь часов, когда он явился в Тигрову Голову.

Приехав туда, он узнал, что новая нянька ждет его с семи вечера и что трактирщица, не получившая от него никаких приказаний, не смела впустить незнакомую женщину в квартиру мистрисс Фрэнклэнд, а предложила ей ждать его приезда.

— Разве она хотела идти к мистрисс Фрэнклэнд? — спросил доктор.

— Да, но я ее не пустила без вас, она в моей приемной. Угодно вам ее видеть?

Доктор последовал за трактирщицей в небольшую комнату, находившуюся на задней половине дома, и нашел там мистрисс Джазеф, сидевшую в самом дальнем и темном углу. При входе в комнату доктор с удивлением заметил, что она опустила свою вуаль.

— Извините, что я вас заставил ждать, — сказал он, — Впрочем, еще нет восьми часов.

— Я боялась опоздать и потому пришла сюда пораньше, — отвечала мистрисс Джазеф, и доктору в голосе ее послышалась принужденность; казалось, эта женщина боялась, чтобы лицо и голос ее не изменили ей.

Что могло встревожить ее, когда она сидела одна-одинешенька в комнате трактирщицы? Какое чувство она хотела скрыть в себе?

— Не угодно ли вам пойти со мною? Я вас представлю мистрисс Фрэнклэнд.

Мистрисс Джазеф медленно поднялась с места, опираясь одной рукой на стоявший возле нее стол; это движение снова пробудило в докторе сомнения насчет здоровья новой няньки.

— Вы, кажется, устали, — сказал он, подходя к двери. — Вы, вероятно, пришли сюда пешком?

— Нет, сэр. Госпожа была столь добра, что приказала отвезти меня сюда.

Доктор опять услышал ту же принужденность, как прежде, между тем как лицо ее все еще было покрыто вуалью. Входя на лестницу, он мысленно решился внимательно наблюдать за действиями мистрисс Джазеф в комнате его пациентки и послать в Лондон за нянькою, если она не обнаружит ревности в исполнении принимаемой ею должности.

Комната мистрисс Фрэнклэнд находилась в самой отдаленной части и была избрана ею потому, что туда не достигал шум, неизбежный в каждой гостинице. Она освещалась одним окном, откуда открывался вид на несколько хижин, за которыми расстилались тучные Вест-Сомерширские луга, окаймленные длинной монотонной линией холмов, покрытых лесом. Почти посередине комнаты стояла старинная кровать с четырьмя столбами, поддерживавшими дамаскиновый занавес; направо от нее была дверь, налево окно, а впереди камин. На стороне, обращенной к окну, занавес был открыт почти на фут.

— Как вы себя чувствуете, мистрисс Фрэнклэнд? — спросил доктор, подойдя к постели. — Не вредит ли вам недостаток свежего воздуха?

— О, нет, доктор; напротив, я чувствую себя гораздо лучше. Но я боюсь, что потеряю в вашем мнении, когда вы увидите, чем я была занята.

Доктор открыл занавес и не мог удержаться от смеху, взглянув на мать и лежавшего возле нее ребенка. Мистрисс Фрэнклэнд забавлялась тем, что убирала своего сына голубыми лентами в то время, как он спал. Эта картина до того заняла мистера Орриджа, что он совершенно забыл о новой няньке, о которой он не сказал ничего до тех пор, пока мистрисс Фрэнклэнд не спросила:

— Вы, кажется, пришли не один, доктор? Лэнни, это ты? Как ты сегодня долго обедал; вероятно, пил за мое здоровье, между тем как я здесь скучаю одна.

— Мистер Фрэнклэнд еще обедает, — сказал доктор. — Но здесь действительно есть еще одна особа: мистрисс Джазеф.

Во время этого разговора, ключница, стоя у двери, осматривала лежавшую пред нею часть комнаты. Когда доктор позвал ее, она обошла кровать и стала спиною к окну, так что тень от ее фигуры, упавшая на постель, скрыла картину, которой любовался доктор.

— Ради Бога! Кто вы? — вскричала Розамонда. — Женщина или привидение?

Мистрисс Джазеф подняла, наконец, вуаль, хотя лицо ее было в тени, однако ж, мистер Орридж, стоя возле нее, мог рассмотреть ее лицо и подметить изменение, происходившее на нем в то время, когда мистрисс Фрэнклэнд начала говорить. Губы ее несколько дрожали; небольшие морщины на щеках, признаки старости и заботы, углубились, и брови сдвинулись вместе. Глаз мистер Орридж не мог видеть, потому что она опустила их в землю при первом слове Розамонды. По всем признакам доктор заключил, что эта женщина страдает нравственно. «Она скрывала это от своей госпожи, но от меня она не скроет», — подумал он.

— Кто вы? — повторила Розамонда. — И зачем вы закрыли свет?

Мистрисс Джазеф не отвечала, не подняла глаз и только подвинулась в сторону.

— Был у вас сегодня посланный от меня? — спросил доктор, обратясь к мистрисс Фрэнклэнд.

— Да, был, — принес хорошие вести о новой няньке.

— Она здесь, — произнес он, указывая на мистрисс Джазеф.

— В самом деле? — воскликнула Розамонда. — Но ведь иначе и быть не могло! Кто ж бы мог прийти с вами? Я должна была догадаться раньше. Подойдите ближе. (Как ее имя, доктор? Джозеф, вы сказали? Нет, Джазеф). Подойдите ближе, мистрисс Джазеф. Я очень благодарна, что вы пришли ко мне. Я думаю, что с этим маленьким ангелом вам не будет слишком много хлопот. Он все спит. Но мне кажется, вы слишком слабы, чтобы быть нянькой, — извините мою откровенность. Доктор, как вы думаете?

Мистрисс Джазеф нагнулась и начала торопливо собирать цветы, разбросанные по постели.

— Я тоже думаю, — отвечал доктор, — но меня уверили, что наружность мистрисс Джазеф обманчива и что она совершенно способна к этой должности.

— А, вы собираете цветы? — сказала Розамонда, заметив, чем была занята ее новая нянька. — Какой прекрасный букет! Я думаю, здесь страшный беспорядок? Я позову девушку, пусть она уберет.

— Если позволите, я займусь этим, мэм; мне очень приятно быть вам полезной.