И наконец, я хотел бы подчеркнуть следующее: в описанной сцене вполне отчетливо заметна игра элементов, являющихся
41
в самом строгом смысле элементами власти, — они смещаются, выворачиваются наизнанку и т. д., причем без всякого института. И мне опять-таки кажется, что институт не предваряет эти отношения. Иначе говоря, эти отношения власти не предопределяются институтом, не предписываются каким-либо дискурсом истины, не вдохновляются семейной моделью. Они действуют на наших глазах в сцене, подобной той, которую я привел, действуют, я бы сказал, почти в чистом виде. И этот факт, думается, проливает свет на фундамент отношений власти, образующих ядро психиатрической практики, исходя из которого затем будут строиться институциональные здания, создаваться дискурсы истины и прививаться или заимствоваться различные модели.
Пока же мы имеем дело с возникновением дисциплинарной власти, специфический извод которой заявляет здесь о себе, по-моему, с исключительной ясностью, хотя бы потому что дисциплинарная власть вступает в данном случае в поединок с другой формой политической власти, которую я буду называть властью-господством. Иными словами, если исходные гипотезы, которыми я сейчас руководствуюсь, верны, то недостаточно сказать, что в психиатрической практике с самого начала имеет место нечто подобное политической власти; дело, по-моему, обстоит сложнее и будет усложняться чем дальше, тем больше. Но на время я попытаюсь дать схематичную картину. Мы имеем дело не с политической властью вообще, но с двумя совершенно различными и соответствующими двум различным системам, формам функционирования, типами власти: это макрофизика господства, какой она могла действовать в рамках постфеодального прединдустриального правления и микрофизика дисци-плинарной власти функционирование которой прослеживается в ряде представленных мной элементов и которз.я в этом моем примере опиг)э.ется в некотором роде нз. рассогласова.нные т)я.злаженные, разоблаченные детали власти-господства.
Таким образом, отношение господства трансформируется во власть дисциплины. И в самой сердцевине этого превращения мы видим своего рода главную мысль: «Если ты безумен, то будь ты хоть королем, больше ты им не будешь», или же «Будь ты хоть безумцем, королем ты от этого не станешь». Король, в данном случае Георг III, мог излечиться в сцене Уиллиса — или, если угодно, в рассказе Пинеля — лишь при том условии что
42
его более не будут считать королем и он подчинится силе, не являющейся силой королевской власти. Положение «Ты не король» кажется мне центральным для протопсихиатрии, которую я пытаюсь проанализировать. И если вы обратитесь к текстам Декарта, где речь идет о безумцах, что считают себя королями, то заметите, что два приводимых Декартом примера безумия — это «считать себя королем» и «иметь стеклянное тело».11 А все дело в том, что для Декарта и вообще [.. .*] для всех, кто затрагивал тему безумия до конца XVIII века, «считать себя королем» и верить в то, что «твое тело стеклянное» — одно и то же, два совершенно равноценных заблуждения, в полной мере противоречащих самым элементарным данным чувств. «Считать себя королем» или «верить, что у тебя стеклянное тело» — и то, и другое просто-напросто свидетельствует о безумии как заблуждении.
Теперь же, в протопсихиатрической практике, а следовательно и во всех дискурсах истины, которые вырастут из нее впоследствии, «считать себя королем» — это, как мне кажется, составляет подлинный секрет безумия. И если мы посмотрим, как в это время анализируют бред, иллюзии, галлюцинации и т. д., то выясним, что неважно, считает ли некто себя королем в том смысле что содержание его бреда сводится к позволению себе исполнять королевскую власть или наоборот в том смысле что он чувствует себя подавляемым преследуемым отторгаемым всеми прочими людьми Для психиатров' этой эпохи «считать себя королем» ознэ,чэ,ет нэ,вязывэ,ть эту убежденность доугим отвергать всякие вотпэ.жения лэ.же со стороны медицинского знания, стремиться даже врача, а в конечном счете и всю лечеб-
Н"И"тт\/ \/Of*r[HTT-« в ТОМ чТО TF»T —— Т^ОПоГИч ТО £*сТК ГТПОТиКОПОГ*Тав-
лять себя всем иным формам уверенности и знания Считаете ливысебякоролемили наоборот достойным сострадания само стремление навязать эту убежденность всем п—пшм эта своеобпяТняя типяния- Гт что такое «считать себя коргшем» и именно «С™^ у«3™Г В1^«п!нмГчтГД,пр7т«урт IZTvPm мира
тот ктс^бралсебГв^ову идею власта А ж^ГЖорж"в
В магнитной записи лекции: можно сказать.
43
*
своем трактате «О безумии» (1820) формулирует центральную проблему психиатрии так: «как разубедить» того, кто считает себя королем?12
Я уделил столь значительное внимание сцене с королем по целому ряду причин. Прежде всего мне кажется, что она позволяет лучше понять другую основополагающую сцену психиатрии, о которой я упомянул вначале, —- сцену Пинеля, сцену освобождения. На первый взгляд, история о том, как Пинель в 1792 году в Бисетре вошел в палаты и освободил больных, которые были скованы цепями на протяжении недель или месяцев, прямо противоположна сцене низложения короля, заключенного в палату, связанного короля, к которому приставляют пажей-исполинов. Но сравнение двух этих сцен приводит к выводу, что они — звенья одной цепи.
Когда Пинель освобождает в палатах скованных цепями больных, между освободителем и теми, кто обрел свободу, устанавливается своеобразный договор благодарности. Во-первых, освобожденный сознательно и непрерывно благодарит Пинеля своей покорностью; дикое буйство тела, обуздать которое могли лишь цепи, насилие, уступает место постоянному повиновению одной воли другой. Иными словами, снятие цепей оказывается не чем иным, как обеспечением через благодарную покорность особого рода подчинения. И во-вторых, благодарности исполняется больным еще раз, теперь уже невольно: как только он попадает в это подчинение, как только сознатеттьная и постоянная благодарность подчиняет его дис-ттипгтине медиттинской власти само действие этой дисциплины исключительно ее собственная сила, обусловливает его даль-
автоматически становится частью платы за освобождение: больной или скорее болезнь бппкного таким образом воздает врачу причитающуюся ему благодарность
Как видите, сцена освобождения действительно, в чем, впрочем, нет сомнений, не является сценой гуманистической; но, по-моему, ее можно проанализировать как властное отношение или, вернее, как превращение властного отношения насилия — я имею в виду все эти тюремные атрибуты, камеры, цепи, восходящие к старому типу власти-господства, — в подчинительное отношение в отношение дисциплины.
Такова первая причина, по которой я привел вам историю о Георге III: она показалась мне основополагающей для психиатрической практики, связываемой обычно с именем Пинеля.
Вторая причина заключается в том, что сцена с Георгом III вписывается, на мой взгляд, в целый ряд других сцен. И прежде всего в серию тех сцен, которые в течение первых двадцати пяти-тридцати лет XIX века закладывают основы протопсихиа-трической практики. В первой четверти XIX века формируется, можно сказать, краткая энциклопедия канонических исцелений, в которую входят случаи, публикуемые Хасламом,13 Пинелем, 14 Эскиролем,15 Фодере,16 Жорже,17 Гисленом.18 Эта энциклопедия включает полсотни случаев, которые фигурируют, циркулируют затем во всех психиатрических трактатах этой эпохи и все в общем и целом следуют одной и той же модели. Приведу несколько примеров, очень ясно, на мой взгляд, свидетельствующих, что все эти сцены исцеления изоморфны основополагающей сцене исцеления Георга III.
Вот, скажем, история из «Медико-философского трактата» Пинеля: «Военного, который пребывает в состоянии умопомешательства [...], внезапно охватывает непреодолимая идея необходимости выехать в войска». Вечером, вопреки предписанию, он отказывается возвращаться к себе в палату. Когда же его все-таки приводят туда, он начинает рвать и пачкать все вокруг себя; тогда его привязывают к кровати. «В этой насильственной неподвижности он проводит восемь дней и наконец начинает понимать что не властен исполнить свои капризы Утром во время обхода врача, он принимает самый покорный вид целовав врачу руку говорит ему Ты обещал предоставить мне свободу в пределах лечебницы, если я буду смирным. Прошу тебя сдержи же свое слово!" И врач в ответ уттыбяягь выпя жает свою радость по поводу возвращения к oWhomv SZr ,'ка; он говорит с ним очень мягко и немедленнГосвХждает от уз...»