… Через несколько минут после моего появления на пляже Робин уселась передо мной с улыбкой от уха до уха.

— Ну?! — восторженно спросила она.

— Что "ну"? — спросила я в ответ.

— Так что ты о нем думаешь?

— О ком? — спросила я, притворяясь бестолковой.

— О Джефри, конечно!

— Он кажется мне милым, — сказала я, отбрасывая горькие воспоминания о Филипе Краузене. — Так где же Элиот? Я думала, он приедет сегодня.

— Когда я ходила домой обедать, на автоответчике была запись. Элиота вызвали помочь при родах. Ты же знаешь, он один из самых известных специалистов в городе. И он очень предан своим пациентам.

— Очень мило.

— Да. Он действительно необыкновенный! — пылко сказала Робин.

— А потом он приедет?

— Господи, я надеюсь! Я так хочу его!

— Не волнуйся. Переживешь, — сказала я, чувствуя укол ревности.

— Ха! Посмотрите, какой специалист! Скажите-ка мне, доктор, когда в последний раз вы…

— Да ладно, Робин, не в этом дело, — сказала я, раздражаясь больше на себя, чем на Робин.

— Так в чем же дело?

Я вынула из пляжной сумки кисть крупного черного винограда и сунула одну виноградину в рот.

— Вот, попробуй. Тебе понравится, — сказала я, кидая одну ягоду подруге… моей счастливо замужней, счастливо похотливой подруге.

Пролетев мимо рук Робин, виноградина упала в песок.

— Большое спасибо! — воскликнула Робин, подбирая ее. Тщательно обтерев песчинки, она надкусила и скорчила гримасу: — Кислая кожица… но внутри сладко.

— Как некоторые мои знакомые.

— Философия обязательна? Или это психология? В любом случае, возвращаясь к нашему разговору, секс необходим для хорошего самочувствия. Попробуй. Тебе понравится.

— Ну… я слышала, Дуг свободен.

— Господи, Алисон, ты еще и цинична!

— Возможно.

Я уже испытывала угрызения совести за свою зависть к Робин… не говоря уж о том, что я сделала с Джефри Кауфманом в "Желтом" файле, выместив на нем всю обиду на Фила Краузена.

— Но в глубине души я просто прелесть, — добавила я, начиная жалеть себя.

— Да, я знаю, — сказала Робин, может быть, лучше меня самой понимая легкую дрожь моего голоса и неожиданно появившийся блеск в моих глазах. — Итак… когда уезжает Шел?

Белая

Оставался еще почти час до появления Шела, когда, разложив на столе копченую лососину, овощи, булочки и клубничный пудинг, я уселась с журналом на балконе и принялась решать кроссворд. Однако тошнота и сильное сердцебиение вскоре заставили меня отложить журнал. В холодном поту я вернулась в комнату и включила телевизор, постаравшись сосредоточиться на мерцающем экране. Как ни странно, это помогло.

— Привет! — крикнул Шел, появляясь несколько минут спустя.

Я приветствовала сына объятиями и поцелуем, но, как обычно, он вывернулся, и мои губы приземлились где-то в районе его уха.

— Ты стал слишком взрослым, чтобы поцеловать мамочку? — спросила я скорее с нежным упреком, чем ожидая ответа.

— Господи, ну и коротышка же ты! — воскликнул Шел, избегая объяснений и кладя ладонь на мою макушку.

— Метр шестьдесят, — защитила я свой рост.

— Не может быть!

— Я без каблуков.

— Ты козявка.

Я улыбнулась и пошла в кухню за маслом и сливочным сыром. В эту игру мы играли с тех пор, как Шел вырос настолько, что мог смотреть через мою голову. Я понимала, что игра продолжается из-за смеси гордости и неуверенности, которые испытывает Шел. Стремясь повзрослеть как можно быстрее, он чувствует смутную тревогу: если он сильнее своей матери, кто же позаботится о нем, уже не ребенке, но еще не мужчине?

— Так как дела, Шел? — спросила я, усаживаясь напротив сына и наслаждаясь красотой греческой линии его носа, изяществом и ловкостью больших рук, собирающих невероятных размеров сэндвич, и, как всегда, не веря, что этот красивый великан был когда-то частью меня, моим малышом.

— Прекрасно, — ответил Шел, увлеченный созданием шедевра из копченой лососины, сливочного сыра, лука и помидоров.

— Как работа?

— Прекрасно.

— И тебе нравится твое жилище?

— Очень.

— Тебе нравится жить с друзьями?

— Очень.

— Ты не скучаешь?

— Нет.

— И это вся благодарность и забота о материнском авторитете, — без надежды на возражение подвела я итог беседы.

— Ты должна быть счастлива, мам. В моей комнате чисто… в гостиной никаких объедков… никакого бокса по телевизору… тишина и покой, — сказал он, вгрызаясь в гигантский сэндвич.

— Я в восторге, — ответила я совершенно неискренне, и мои сжавшиеся внутренности просигналили, что самое последнее, чего бы мне хотелось, — это тишина и покой опустевшего гнезда. — Я счастлива за тебя. Только помни: до конца лета мы должны подготовить тебя к колледжу.

— Не волнуйся, мам. Я все держу под контролем, — умудрился пробормотать Шел с полным ртом.

Я вздохнула и занялась собственным сэндвичем, понимая, что мое восприятие Шела, как маятник, качается между образами ребенка и мужчины, зная, что он вполне способен держать все под контролем, но сомневаясь, что он это делает.

— Ты заполнил все документы?

— Все, мам.

— Ты знаешь, что еще из одежды необходимо купить?

— Успокойся, мам. Все в полном порядке, — он улыбнулся и бросил в рот черную оливку. — Что слышно о даме, нырнувшей с крыши пару дней назад?

— Шел! Как ты можешь? Это ужасно!

— А что я говорю?

— Но как ты это сказал!

— Это та дамочка с губами? — спросил Шел, вытягивая губы.

— Если ты имеешь в виду Марджори Эплбаум, да. И не будь вульгарным.

— Какая жалость. Полиция еще разнюхивает? В газетах пишут, что они собираются опросить всех жильцов Башни. Она правда прыгнула?

— Я не знаю. Я дремала на балконе, и мне показалось, будто что-то пролетело мимо. Но вполне возможно, что это была Марджори. Ужасная мысль.

— Да брось! Моя мама — главный свидетель! Она была довольно молодая, как мне кажется?

— Моложе меня.

— Все моложе тебя.

— Спасибо. Очень приятно слышать.

— Да не обижайся! Ты не так плохо выглядишь для старой дамы. Джейсон считает тебя красоткой.

— Неужели? — я слегка распрямилась. — Он тебе это сказал?

— Угу. Извини.

— Ты поднял этот вопрос. Мне просто любопытно. Что еще он тебе сказал?

— Да не волнуйся, мам. Все ребята считают, что ты еще мамтрахалка.

— Кто?

— Мамтрахалки — матери, с которыми еще можно потрахаться.

— Шелдон Даймонд, ты шокируешь меня!

— Конечно-конечно. Тебя все шокирует. Только не рассказывай, что ты никогда раньше не слышала о мамтрахалках.

— Так… какие ребята? — спросила я, пропуская мимо ушей его последнее замечание.

— Так ты не знала, что пляж Башни называют Мамтрахбург? — спросил он, игнорируя мой вопрос.

— "Мамтрахбург"!?

— Господи, какая же ты наивная!

— В чем?

Шел засунул в рот остатки сэндвича и начал строить новый.

— Так в чем же заключается моя наивность?

Молчание.

Я отправилась в кухню налить себе вторую чашку кофе и, возвращаясь, дернула своего ухмыляющегося сына за локон каштановых, порыжевших на солнце волос.

— Не трогай меня за волосы! Я ненавижу, когда ты это делаешь.

— Тогда объясни мне.

— Что объяснить?

— Почему ты считаешь меня наивной?.. И какие ребята думают, что я…

— Ты ничего не знаешь, — продолжал дразнить Шел.

— Например? — настаивала я, не прислушиваясь к голосу рассудка.

— Ну, держу пари, что ты не знала об аборте миссис Пинкус в прошлом году, — спокойно сказал он, размазывая сыр по булке.

— Что?

— Аборт.

— Где ты это услышал?

— От отца.

— Не понимаю.

— Отца ребенка… или, точнее сказать, эмбриона, и я не имею в виду доктора Пинкуса… хотя он и… хм… специалист по плодовитости, по иронии судьбы.