"Далеко", — сказал Шел. "Далеко от тебя", — имел он в виду. Сын беспокоился обо мне, но он также беспокоился о том, что я могу найти себе новую жизнь и отдалиться от него. И все это в тот момент, когда он так рвался освободиться от меня. Все это я увидела совершенно ясно, когда Шел сказал: "Я буду далеко". "Бедный ребенок", — подумала я, вспоминая чаек на пляже, разрываясь от желания покачать его как маленького.

— Ты будешь далеко, Шел. Ты будешь скучать по мне, не правда ли? — я потянулась через стол и коснулась его руки… его загорелой, мускулистой, очень взрослой руки.

— Не трогай мое тело! — с притворным ужасом крикнул он, отдергивая руку.

— На самом деле я уже скучаю по тебе, — призналась я, и мои глаза набухли слезами.

— Если ты заплачешь, я не съем больше ни крошки, — пригрозил Шел, пытаясь избежать проявления чувств.

Но я видела его лицо, лицо, которое я знала так хорошо, гораздо лучше, чем свое собственное. И, схватив пустую плетенку, я вскочила, чтобы наполнить ее теплым хлебом из печки… и уберечь гордость Шела… смакуя болезненно сладкое ощущение его почти пролитых слез, чувствуя, что была близка как никогда к тому, чтобы услышать, что он любит меня.

— Люблю тебя, Шел, — сказала я, клюнув его в щеку и ставя перед ним полную корзинку ароматного хлеба.

— Я думаю, мне следует пойти с тобой завтра, — повелительно сказал он, притворяясь, что не заметил моего пылкого жеста.

— Спасибо, Шел. Обещаю позвонить тебе, если разнервничаюсь.

Когда я в ту ночь закрыла глаза, размышляя о сложных чувствах Шела, мое собственное равновесие куда-то покатилось. Появилась бесконечная чернота, пропасть, я не могла сосредоточиться. Снова я вспомнила чаек, и крупные тяжелые слезы заструились из глаз в подушку — якорь для моей ускользающей души.

Белая

Я проснулась в середине ночи с мыслями о камере. Нельзя было сказать, что я спала, но очнувшись, я тут же почувствовала, как камера сжимает мой мозг. Я вспомнила картинку из брошюры. "Что-то вроде железного легкого, — подумала я, — только моя голова — внутри, а ноги — снаружи". Я попробовала представить, как смогу двигаться в камере. Тесно. Я не могла шевельнуть ни головой, ни руками и не могла выползти… и мне не хватало воздуха… я кричала, но никто не слышал меня, и лаборанта уже не было в окне, и я была одна в трубе, душившей меня… и я резко села в постели, обливаясь потом.

"Я не смогу это сделать, — подумала я. — Никогда не смогу это сделать!" И я встала. Меня уже подташнивало. Я приняла две таблетки, надеясь облегчить воображаемую головную боль, включила телевизор, пробежала по каналам и закрыла глаза.

Каким-то образом мне удалось дожить до утра четверга. В половине девятого я позвонила доктору Пресмэну и сказала, что, вероятно, не смогу сделать это исследование… что у меня клаустрофобия (боязнь замкнутого пространства), что я не продержусь и тридцати секунд.

Он попросил заехать к нему… сказал, что даст мне транквилизатор. Он также предложил захватить в лабораторию пленку с любимой музыкой, в камере есть наушники. "У многих людей проблемы с этим тестом из-за клаустрофобии", — успокоил он.

Я почувствовала себя не такой сумасшедшей, когда он сказал, что сумасшедших вроде меня много.

Я пила кофе в кухне и мысленно составляла распорядок дня: принять душ и одеться, заехать к доктору Пресмэну и взять лекарство, заехать в библиотеку и заглянуть в фармацевтический справочник, чтобы убедиться, что у лекарства нет побочных эффектов, и в два часа — в лабораторию.

Побочный эффект. Медицинский термин для несчастного случая, и врачи умудряются убедить вас, что это случайность — реакция, которой у большинства людей нет; но на самом деле она проявляется гораздо чаще, чем вас уверяют, и часто бывает гораздо хуже, чем то, от чего вас лечат. Как, например, случилось с моей соседкой Джесси Гоулд. Она приняла слабый транквилизатор, чтобы облегчить приступы истеричности, связанные с климаксом, и так расслабилась, что описалась в парфюмерном отделе универмага. Она рассказывала, что из нее просто хлынул поток, как перед родами ее второго ребенка, правда, в тот раз она обмочила посудный отдел. Полное расслабление сфинктера — побочное действие лекарства, как позже объяснил ее врач.

По пути в душ я решила сначала позвонить в лабораторию и спросить о побочных действиях магнитно-резонансного исследования.

— Никаких, — сказала лаборантка, представившаяся как Дебби. Она объяснила, что МРИ — щадящее исследование и что, не в пример компьютерной томографии, не требует введения краски, способной вызывать аллергические реакции.

Смертельные аллергические реакции. Я вспомнила, что читала о смерти как побочном эффекте томографии.

— Сколько времени длится исследование? — спросила я, хотя в брошюре было написано, что тридцать пять минут.

— Около тридцати пяти минут, — подтвердила Дебби. — Но если ваш врач выписал гадолиний, то на несколько минут дольше.

— Гадолиний? — переспросила я.

— Это же природный элемент. Он есть в Периодической системе.

— Как мышьяк и плутоний, — возразила я.

Дебби не засмеялась.

— Ну, он помогает радиологу более ясно рассмотреть сомнительные детали. Совершенно безвредный. Не зарегистрировано ни одного побочного эффекта, — уверила она.

— Извините, что заставил вас ждать, Алисон, — сказал доктор Пресмэн, вручая мне белый конверт. — Думаю, это вам поможет.

— Спасибо… и, доктор Пресмэн…

— О, возможно, не помешает, чтобы вас кто-нибудь проводил. Лекарство вызовет сонливость. И позвоните мне, когда вернетесь домой. Я буду в кабинете до девяти.

—… А гадолиний?

— Гадолиний? Это же природный элемент. Он есть в Периодической системе, — ответил он, настолько дословно повторяя Дебби, что мне стало еще больше не по себе.

— Как мышьяк и плутоний, — попробовала я снова.

Он не засмеялся.

— Ну, не зарегистрировано ни одного побочного эффекта. Правда, одна дама пожаловалась, что потеряла после теста экстрасенсорные способности. Но ведь вас это не волнует? — добавил он со смешком.

Я не засмеялась.

— Так что же делает этот магнитный резонанс?

— Ну, магнитное поле заставляет ваши молекулы вращаться иначе, давая радиологу более резкие изображения.

Я представила молекулы своего тела, своего мозга, вращающиеся в миллионах направлений и сталкивающиеся друг с другом. Тело в борьбе с самим собой, мозг в полном хаосе, мчащийся во вселенную безумия. Побочный эффект гадолиния, скажет какой-нибудь специалист моему рыдающему сыну, в том, что он дает интересные научные данные.

— Не волнуйтесь, все пройдет отлично, — ободрил доктор Пресмэн, беря карту у медсестры и направляясь к смотровой комнате. Затем он обернулся: — Между прочим, мне очень знакомо ваше лицо. Я уверен, что мы встречались раньше.

— Не думаю, доктор Пресмэн…

— Айра, пожалуйста.

—… Айра. Вы выписали мне гадолиний?

— Это зависит от радиолога. Если ему понадобится более четкая картина.

— И как давно они пользуются гадолинием?

— Около трех лет, — ответил он, подтверждая мои худшие опасения: они все еще собирают данные.

У первого красного светофора по пути из библиотеки я вытащила конверт из сумочки, открыла его и обследовала картонку с двумя крошечными белыми пилюлями. Беглое посещение библиотеки снабдило меня ценной информацией, упущенной Айрой: длинным списком побочных эффектов, которые я решила проигнорировать, чтобы не поддаться искушению войти в камеру, не утихомирив первобытные инстинкты. И справочник сообщил мне, что обычная доза — одна таблетка.

Вернувшись домой, я попыталась дозвониться до Робин. Когда она не ответила, я отправилась на пляж, чтобы разыскать ее, но ее не было и там. Зато Джефри Кауфман был.