Брук слегка коснулась руками его спины, а затем стянула слаксы с его бедер. Он сам сбросил ботинки, а затем и все остальное.

Наступил момент, когда и она, избавившись от последней одежды, стояла перед ним обнаженная, вся дрожа, желая прикоснуться к его телу.

Она начала целовать его, и он, нежно обняв ее, потянул за собой в ванну, выключил кран, включил душ. Брук казалось, что все происходит словно во сне. Сколько раз она мысленно представляла себе Дункана стоящим под струями воды!

И вот Дункан здесь, в ее ванной, и вода текла ему на голову, на плечи, на ноги. Такой реальный, такой близкий…

Она улыбнулась. Он ладонью пригладил свои волосы и засмеялся.

— Что?

Брук почувствовала, как у нее краснеют щеки.

— Я представила, какой ты бываешь по утрам! У себя в душе…

— Я не хотел принимать душ. Хотел только увидеть тебя мокрую… Я так часто воображал себе эту картину!

Если бы он только знал! Если б только знал!..

Она до конца доиграет в эту фантазию. Ту, которой жила в течение последнего месяца, слушая шум воды у себя над головой и представляя себе обнаженного Дункана.

— Так лучше, — сказал он, заглаживая мокрые прядки ее волос за уши. — Я хотел видеть тебя такой, с мокрыми волосами, кожей…

Фраза оборвалась. Она откинулась назад, прижавшись спиной к черно-белым керамическим плиткам. Вода тонкими струйками стекала по ее плечам на грудь Дункана. Брук закрыла глаза и слушала затихающие звуки музыки, журчание воды возле уха, тревожное биение своего сердца и затрудненное дыхание Дункана.

— Дункан!

— Брук, — отозвался он, и все вокруг пропало…

Ему необходимо было дать ей поспать. И он даст. Позже. Как только наполнится ею до предела.

Чувствуя на своем плече глубокое, ровное дыхание Брук, Дункан уставился на тонкую ткань балдахина.

Он невольно задавал себе вопрос: что значит быть больше чем другом; что значит, когда о тебе заботятся?

Он не мог иметь Брук всегда, поэтому он даже не должен думать о «всегда», он возьмет ее сегодня. Возьмет ее снова и будет брать до тех пор, пока больше не сможет взять.

А затем он уйдет.

О завтрашнем дне он подумает завтра. А сейчас он хотел думать только о лежащей рядом с ним женщине, о Брук.

Он повернулся к ней, уткнулся головой ей в плечо, пальцами слегка провел по ее спине, бедру.

Она задрожала, прижалась к нему теснее, повернулась на бок. Он подтянул простыню и прижал ее тело к своему. Она была теплой. Ощущение ее кожи — сладострастным. Ее запах наполнял все его существо. Он прижал губы к изгибу ее плеча и тут же вспомнил ее вкус.

Тогда он оставил все свои мысли и подчинился своим чувствам и желаниям своего тела. Он может унести ее туда, куда хочет и куда хочет она сама.

Дункан осторожно повернул ее на живот, наклонился и принялся осыпать ее затылок нежными поцелуями.

Он хотел одного: свести с ума эту женщину так же, как она свела с ума его. И контроль над чувствами сейчас был не лучшим выходом.

Его влечение к Брук было сильным. В своей жизни Дункан только раз испытал чувство сильнее этого, испытал то, в результате чего и дал свой обет.

Но теперь, когда Брук двигалась под ним, по мере того как ее страсть становилась сильнее, а ее тело реагировало на каждое его движение, он понял что-то очень важное.

Понял, что именно в этот момент, с этой женщиной, он, Дункан Кокс, нарушил свой обет. Безвозвратно.

Теперь любая его проблема ничто в сравнении с тем, что ждет его завтра.

Потому что он впервые полюбил!

Дункан думал, что, одеваясь в ванной, где оставил свою одежду, не разбудит Брук. Но он ошибся. К тому времени, когда он натянул на себя все, кроме спортивной куртки, и тихо направился было к входной двери, она уже сварила кофе.

Но он не сошел со своего пути. Не потому, что избегал Брук, а просто потому, что торопился в госпиталь. И еще он не хотел, чтобы его сбил с толку ее домашний вид.

Именно этот вид наводил на мысль о таких вещах, как забота, интерес и внимание, тогда как на самом деле ему ничего не требовалось. Да, ночью у них с Брук был великолепный секс. Если он будет соблюдать определенную дистанцию, будет держаться подальше от всего, что хотя бы отдаленно напоминает чувства, и, самое главное, не даст продолжения моменту слабости, который случился с ним в середине ночи, уходить будет намного легче.

Тогда он и подумал: как же близок он был, черт возьми, к тому, чтобы поддаться своим чувствам! Уходить было трудно. Он не мог, не имел права остаться. Слишком уж рисковал всем, что создавал всю жизнь.

Дункан глубоко вздохнул, пытаясь ослабить напряжение в груди. Уходя вот так сегодня утром, он заслуживал звание подонка. Пусть Брук так о нем и думает!

— Хочешь кофе? — приветливо спросила она, и он невольно остановился.

Лицо ее было чисто вымыто, а волосы черной блестящей волной падали на плечи.

Он никогда еще не видел Брук такой растрепанной и такой желанной, и ему было приятно сознавать, что именно он стал причиной ее столь обольстительного, даже порочного вида.

— Я лучше пойду, — сказал он, переступив с ноги на ногу. — Мне на дежурство, — он взглянул на часы, — через час.

Она затянула пояс любимого темно-лилового халата, который часто носила дома. Атласные складки облегали знакомые изгибы. Как ему хочется снова прижать ее к себе, хочется… Дункан встряхнул головой. Брук Бейли была тем, что он не позволит себе иметь.

— Да? А я должна идти в магазин.

Она закинула назад волосы, снова упавшие ей на плечи. Он увидел разочарование, затуманившее ее голубые глаза. Его сердце забилось вдвое чаще. Брук налила себе чашечку кофе.

— Сочельник. Последний день безумств.

Как он хотел глубоко погрузить руки и лицо в ее волосы, поцеловать шею, вдохнуть ее запах!..

— По крайней мере до двадцать шестого, верно?

Она засмеялась. Как чудесно она смеется! Брук глубоко засунула руки в карманы и вздохнула.

— Это был и в самом деле великолепный год!

Дункан слышал ее слова, но видел нечто большее. В ее взгляде читался скрытый намек, что он имеет к этому Рождеству самое отдаленное отношение. Отчасти ему это нравилось. Очень даже нравилось. Но самая большая часть его существа, часть, которую он глубоко скрывал и существование которой отрицал в течение многих лет… именно эта часть думала о будущем, о возможности провести с этой женщиной много замечательных лет, отпраздновать уйму праздников Рождества.

Глубоко выдохнув, Дункан сделал шаг назад и надел куртку.

— Я лучше пойду.

Она кивнула и одарила его улыбкой вполне довольной женщины.

— Спасибо! За балет.

— Конечно, — ответил он. — Славный был вечер!

— Да. Славный. — Она подошла поближе, хотя их по-прежнему разделяла барная стойка. — Я уверена, тебе надо почаще это делать.

Если она говорила исключительно о балете, он с ней не согласен. Если она говорила о том, что нужно иметь время на развлечения, что ж, это избитая мысль. Он уже давно забыл, что такое развлечения.

Но если она говорила о времени между полуночью и четырьмя часами, черт возьми, — да, это то, что ему надо и чем он хотел бы заниматься почаще. И он хотел заниматься этим только с ней! То же самое можно было сказать и о чувствах, которые Брук пробудила в его душе.

— Не знаю. Думаю, с тебя уже достаточно терпеть меня.

Она снова засмеялась. У него внутри все сжалось. Он протянул руку к дверной ручке.

— Увидимся еще? — спросила она, и ее голос задрожал.

— Конечно, увидимся. Я живу, — он указал на потолок, — этажом выше.

— Я знаю.

— Тогда ладно, — произнес он и, не зная, что еще сказать, открыл дверь, вышел, захлопнул ее за собой, прислонился к ней спиной и закрыл глаза.

Когда Дункан Кокс наконец открыл глаза, он увидел прямо собой Нетти Мей. Нежно-розовый стеганый халат, доходящий до икр, в тон ему шлепанцы с пушистыми меховыми помпонами и газовый шарф на голове.