— Говорил, не надо было идти… Черт бы их всех побрал!.. Конец теперь…

Таня с недоумением посмотрела на его побелевшее лицо, трясущиеся губы и тревожно спросила:

— Что с тобой, Женя? Что ты говоришь?

Цесарский вдруг выпрямился, с размаху бросил ведро на дно катера и истерически закричал:

— Из-за паршивых мешков с мукой я пропадать должен, да?! Я еще жить хочу, понятно вам или нет? Будьте вы прокляты все!

Он с размаху сел на дно катера прямо в ледяную воду и закрыл лицо руками.

Страх охватил Таню. Она бросилась к Цесарскому и, силясь разнять его руки, плача и целуя его, торопливо и несвязно уговаривала:

— Женечка, милый, возьми себя в руки! Ну! Будь же мужчиной, Женя! Я всю воду сейчас вычерпаю, ты только мотор, мотор чини, Женя. Ты слышишь, мотор скорее чини, ведь потонем мы! И они потонут!

Цесарский медленно поднял голову и вяло спросил:

— Кто… они?

— Да ребята же! Ведь шлюпку оторвало!

— А-а… — равнодушно протянул Цесарский и снова опустил голову.

Но Таня энергично тормошила Цесарского. То ласково уговаривая, то угрожая, она заставила его подняться. Цесарский с трудом перелез через банку и начал ковыряться в моторе.

В белом мраке тяжко гудело встревоженное море, и черные волны хищно набрасывались на беспомощное суденышко. Но Тане некогда было смотреть вокруг. Она без устали работала черпаком и что-то громко кричала, стараясь подбодрить струсившего не на шутку механика.

Вдруг мотор слабо фыркнул и ровно загудел. Цесарский вцепился в штурвал, развернул катер по ходу волны и дал полный ход вперед. Там, куда катились волны, должна была быть земля.

Таня оторопело взглянула на парня и схватила его за плечо.

— Ты куда правишь? А шлюпка? Там люди остались!

Цесарский резким движением сбросил с плеча ее руку:

— Черта с два теперь меня обратно погонишь! Хватит, я еще не сошел с ума! Пусть сами добираются!

О борт тяжело ударила волна. Катер сильно качнуло, и Таня, неловко взмахнув руками, свалилась на самое дно катера. Падая, она увидела далеко впереди тусклые огоньки зимовки. Цесарский обрадованно воскликнул:

— Берег! Берег виден!

Стоя на коленях, Таня горько зарыдала.

— Подлый ты трус! Там же люди тонут! Как ты можешь так поступать?

Но Цесарский все прибавлял ходу и, искоса взглядывая на девушку, бормотал:

— Ничего, Танюша, нам бы только до берега добраться. Там нам помогут. А шлюпку найдут, не беспокойся…

По днищу катера перекатывался тяжелый топор, вырвавшийся из гнезда. Топорище больно задело Таню по руке.

Несколько секунд она бессмысленно смотрела на топор, будто силясь что-то понять. И вдруг, словно прозрев, схватила его, поднялась на ноги и со всей силой ударила по бортовой доске.

Цесарский мгновенно обернулся. Испуг отразился на его лице.

— Что ты делаешь? Сумасшедшая! — Он бросил штурвал и кинулся к Тане.

Таня поднялась ему навстречу. Не помня себя от ярости, она занесла топор над головой и страшно закричала:

— Не подходи!

В ее глазах была такая решимость, что Цесарский в страхе попятился назад.

— Ты что задумала, дура? — испуганно кричал он, не сводя глаз с топора. — Брось топор, слышишь? Кому говорят?

Но Таня не слушала его. Тяжелым взглядом она отчужденно смотрела на Цесарского:

— Я разобью катер, если ты сейчас же не повернешь в море. Понял меня?

— Понял, понял, — с готовностью закивал тот. — Я все сделаю, только убери топор. — Он торопливо вернулся к штурвалу и покорно развернул судно навстречу шторму.

Таня устало опустилась на банку и, не выпуская из рук топора, с тупым равнодушием смотрела, как встречные волны бьются о катер. Ветер заметно стихал. Снежный заряд, растратив все свои запасы, сыпал теперь редкие струйки твердых, колючих снежинок. Цесарский осторожно оглянулся и вкрадчиво заговорил:

— Танюша, ты не так меня поняла. Я хотел для тебя лучше сделать. Ведь ты же устала, замерзла. Я бы потом обязательно за шлюпкой сходил.

Не поворачивая головы, Таня ответила ровным, странно незнакомым голосом:

— Я все поняла. И, пожалуйста, не разговаривай больше со мной.

Цесарский принялся горячо убеждать ее. Но Таня молчала. Она жадно смотрела вперед, ища глазами затерявшуюся где-то среди волн шлюпку, и горькое чувство разочарования, обиды поднималось в ее груди. И вдобавок этот проклятый холод. Даже кости заныли от ледяной воды. А руки — словно их и нет, ничего не чувствуют. И голова. О, как она болит! Зачем он так поступил? Что подумают о них ребята? Таня вздрогнула. «Боже мой, они же наверняка подумали, что мы их бросили! Подлый ты человек!» — простонала Таня и вскоре увидела впереди шлюпку. Она медленно двигалась по ветру. Два человека с трудом ворочали веслами, третий непрерывно вычерпывал воду. Таня вскочила на ноги:

— Ребята!

Было видно, что на шлюпке заметили их, но никто не прервал своих занятий. Цесарский сбавил ход и осторожно подвел катер к подветренному борту шлюпки.

Тотчас же на катер перепрыгнул Заиграев. Он наклонился к понуро сидевшему за рулем Цесарскому.

— Что, механик, с курса сбился?

Цесарский заискивающе взглянул на Таню и негромко ответил:

— Мотор сдал… пока починил…

— А-а, понятно, — загадочно усмехнулся Заиграев.

Он шагнул к Тане и сел рядом с ней.

— Трудно, Танюша? — участливо спросил он.

Таня молча ткнулась лицом в мокрые колени Заиграева и затряслась в беззвучном плаче.

Заиграев осторожно погладил ее по голове и дрогнувшим, потеплевшим голосом проговорил:

— Ничего, Таня, ничего. Теперь уж не страшно, не надо плакать.

Таня прижалась к его руке и затихла. Впереди показались и призывно замерцали редкие теплые огоньки зимовки.

Серая пелена поздних сумерек опустилась на торговый порт, скрадывая очертания судов на рейде. На борту одиноко стоящего у причала грузового парохода «Печора» зажглись редкие огоньки. Бледный свет электрических ламп слабо освещал надстройки судна.

Коля Мухин поставил на палубу у трапа чемодан и осторожно кашлянул. Тотчас же из-за надстройки показался высокий парень в прорезиненном плаще. Он медленно подошел к Мухину, хмуро осмотрел его с ног до головы и отрывисто спросил:

— Тебе чего здесь надо?

— Меня к вам направили, — робко улыбнувшись, ответил Мухин и торопливо протянул вахтенному направление из отдела кадров. Тот внимательно прочитал, вздохнул, затем молча переставил чемодан Коли с палубы на площадку трапа, так же молча подтолкнул туда Колю и удалился, коротко бросив:

— Стой здесь и жди!

Коля долго стоял у трапа, осматривая палубу «Печоры».

Наконец показался вахтенный матрос. За ним шел высокий моряк в форменной фуражке и кителе с одной золотой нашивкой на рукавах — вахтенный штурман. Матрос, пропуская вперед помощника капитана, негромко обратился к нему:

— Товарищ третий, разве это правильно? Опять прислали зеленого юнца, а вкалывать придется за него нам. Детсад, а не пароход.

От этих слов Коле стало не по себе.

Стараясь не смотреть на матроса, он подхватил чемодан и торопливо пошел вслед за штурманом.

Они шли по ярко освещенному коридору надстройки. По обе стороны виднелись двери, на которых были привинчены начищенные медные пластинки с надписями. Штурман вошел в каюту старшего помощника капитана. Коля остался стоять в коридоре. Но через минуту дверь открылась, и его пригласили войти.

В кресле у стола сидел пожилой моряк с тремя золотыми нашивками на рукавах кителя. Он с любопытством посмотрел на Мухина и добродушно сказал:

— В море, конечно, не бывали?

— Нет, — ответил Коля. — Хотел в мореходное, да не прошел по конкурсу.