В третьем томе книги лейтенанта русского императорского военно-морского флота Отто Коцебу «Entdeckungsreise in die Südsee und nach der Berings-Strasse zur Entdeckung einer nordöstlichen Durchfahrt, unternommen in den Jahren 1815–18 auf Kosten Sr. Erlaucht des Herrn Reichskanzler Grafen Rumanzow auf dem Schiffc «Rtirik». Weimar, 1821.4» ^{1} »] опубликованы мои «Наблюдения и замечания», относящиеся к этому путешествию, в котором я участвовал в качестве естествоиспытателя.

Единственной наградой за все мои усилия как ученого и писателя во время и после путешествия должна была стать, как я надеялся, достойная и безупречная публикация моего труда, с тем чтобы с ним могли познакомиться читатели, которым он предназначался. Однако результат не оправдал ожидания. Написанное мною было во многих местах искажено или утратило смысл в результате бесчисленных опечаток, а мне не дали возможности внести необходимые поправки. В сочинении, которое можно было бы приписать мне и которое действительно считают написанным мною ^{2} , Эшшольц излагает такие взгляды на происхождение коралловых островов, опровержение которых я считаю своей главной заслугой. Издательство отклонило предложение одного знакомого французского ученого перевести мой труд на французский язык, отказавшись предоставить необходимые для этого гранки. Наконец, мрачный отпечаток на книгу Коцебу наложило злосчастное деяние Занда ^{3} , и имя Коцебу, стоявшее в подзаголовке трудов экспедиции, стало объектом борьбы политических группировок.

Я встретил лишь одну достойную оценку описания этого путешествия, да и то лишь его морской части, в журнале «Quarterly Review» ^{4} за 1822 год.

И все же мне кажется небесполезным спасти от забвения некоторые части моего труда. То, что здравомыслящий человек видел своими глазами, исследовал и кратко описал, заслуживает сохранения в анналах науки. Лишь та книга, которая списана или скомпилирована из других книг, может быть вытеснена или вообще заменена новыми произведениями, более полными и талантливыми.

Если бы я захотел теперь заново рассмотреть все то, что исследовал тогда, мне пришлось бы сравнить и оценить свидетельства и высказывания моих многочисленных преемников; но это уж дело нынешних ученых, располагающих полными материалами; я бы сказал — дело современных путешественников. Сообщения более ранних мореплавателей, совершивших кругосветные путешествия, как правило, правдиво отражают действительность, но ключ к их пониманию могут дать лишь собственные наблюдения.

Во времена моего детства Кук ^{5} приподнял завесу, за которой скрывался сказочный, манящий мир, и я мог представить себе этого незаурядного человека лишь в ореоле, подобном тому, в котором Данте увидел на пятом небе своего отдаленного предка Каччагвиду. Я был по крайней мере первым берлинцем, совершившим такое путешествие. Теперь участие в кругосветном плавании является, кажется, одним из требований научного образования, а в Англии даже собираются за небольшую плату возить бездельников на почтовом корабле по следам Кука.

Я часто давал молодым друзьям совет, которому, однако, никто из них не последовал. Если бы я вернулся из научного путешествия, говорил я им, и должен был бы рассказать о нем, то я не подходил бы к этому с позиции ученого, а стремился лишь к тому, чтобы интересующийся читатель получил представление о чужой стране и чужих людях или скорее обо мне самом в этом чуждом для меня окружении. Если бы мой замысел увенчался успехом, то читатель вместе со мной побывал бы повсюду, где проходил наш путь. Лучше всего было бы написать эту часть во время самого путешествия. Особо я написал бы для ученых обо всем, будь то не столь значительное или, наоборот, очень важное, что мне удалось сделать в каждой из областей науки.

От меня не требовали рассказа о моем путешествии, и я, не испытывая большого удовольствия от писания, охотно предоставил другим — капитану Коцебу и художнику Хорису ^{6} — возможность заняться таким сочинительством. В моих «Наблюдениях и замечаниях» я изложил наиболее существенное о странах, с которыми мы познакомились. Некоторые из этих страниц, несмотря на неизбежно присущую им сухость изложения, я хотел бы включить в настоящую книгу. И, откровенно говоря, именно это побуждает меня наверстать упущенное и адресовать эти строки вам, друзья мои и моей Музы. Я мысленно представляю себе, что обращаюсь не к чужим, а к друзьям, откровенно рассказывая о себе, о самой важной главе в истории моей жизни.

Но разве не высохла роса на цветах, разве не исчез их аромат? С той поры прошло уже почти двадцать лет, и я уже больше не бодрый юноша, а довольно старый, больной и усталый человек. Но ум мой еще молод, и сердце не остыло. Будем надеяться на лучшее. Именно болезнь, которая подтачивает мои силы и мешает заняться более серьезными трудами, дает мне необходимый досуг для доверительного разговора.

Тот, кто захочет сопровождать меня в далеком путешествии, должен сперва узнать, кто я такой, как играла мной судьба и как случилось, что в качестве титулярного ученого я поднялся на борт «Рюрика».

Отпрыск старинного рода, я родился в замке Бонкур в Шампани в январе 1781 года. Но уже в 1790 году [точнее, в 1792] в период эмиграции французского дворянства мне пришлось покинуть родную землю. Воспоминания детства — для меня поучительная книга, в которой обостренному взгляду открывается время, полное кипучих страстей. Суждения ребенка относятся к тому миру, который в них отражается, и мне хочется задать себе вопрос: часто ли суждения взрослого человека в большей степени принадлежат ему самому?

После долгих скитаний по голландским и немецким землям, претерпев немало мук и страданий, моя семья наконец обосновалась в Пруссии. В 1796 г. я стал пажем королевы — супруги Фридриха Вильгельма II, а в 1798 году уже при Фридрихе Вильгельме III поступил на военную службу в пехотный полк Берлинского гарнизона. В начале XIX века, в период более умеренного правления первого консула ^{7} , наша семья получила возможность вернуться во Францию, но я остался. Так в годы, когда мальчик становится мужчиной, я оказался в одиночестве, без образования, ибо никогда серьезно не посещал школу. Я начал сочинять стихи, сперва на французском языке, потом на немецком. В 1803 году я написал «Фауста» ^{8} , с которым у меня связаны светлые воспоминания. Этот почти мальчишеский метафизически-поэтический опыт случайно сблизил меня с юношей, как и я пробовавшим свои силы в поэзии. Его звали К. А. Варнхаген Энзе ^{9} . Мы побратались, и так появился на свет незрелый «Альманах муз за 1804 год». Поскольку ни один книготорговец не соглашался его издать, мне пришлось взять все расходы на себя. Это безрассудство, о котором я не сожалею, стало благословенным поворотным пунктом в моей жизни. Несмотря на то что мои тогдашние стихотворения представляли собой преимущественно освоение тех поэтических форм, которые рекомендовала так называемая новая школа ^{10} , книжечка привлекла к себе некоторое внимание. Благодаря ей я завязал тесную дружбу с превосходными юношами, впоследствии ставшими выдающимися мужами; к тому же она привлекла ко мне благосклонное внимание видных людей, среди которых достаточно назвать хотя бы имя Фихте ^{11} , почтившего меня своей отеческой дружбой.