Под гробовое молчание зала Фиона подошла к Ивон и, склонившись над ней, что-то прошептала. Ивон отрицательно покачала головой. Джерри догадался, что Ивон только что отказалась давать показания сама и привлекать к этому свою мать.

Интересно — почему? — мелькнуло у Джерри. Ведь это было бы логично. Может, Ивон боится, что Анжела наговорит судье глупостей? Но почему она не хочет выступить сама? Видно, не так уж легко ей далось решение подать на развод. А вдруг у меня все-таки есть тот самый шанс? Один шанс из тысячи?

— Ваша честь, у меня больше нет свидетелей, — подтвердила Фиона догадки Джерри.

Анжела Дженкинс изменилась в лице и, приподнявшись со своего стула, что-то сердито зашептала на ухо дочери. Ивон шикнула на мать, но судья пристально посмотрела в их сторону, и обе замолчали.

— Ну что же, мистер Каммингтон — слово за вами.

Джерри с самого начала был уверен, что Каммингтон напрасно предложил Генри выступить на суде. Джерри всегда по-дружески относился к соседу, но дружба дружбой, а в свидетели надо было выбирать человека разговорчивого, такого, как Майкл. Но Майкл обладал чудесным свойством не замечать ничего, что его не касалось, так что об отношениях Джерри и Ивон он не смог бы сказать ничего конкретного. Вечно занятый своими романами или болтовней о них, он редко расспрашивал Джерри о его личных неурядицах, за что, впрочем, Джерри частенько был ему благодарен.

Что до Генри, то он был чересчур лаконичен и вряд ли мог сказать что-то такое, что тронуло бы судью. Джерри успокаивало только то, что Алисия Таккер была настроена сохранить брак, о чем открыто заявила в присутствии всех слушателей.

И все же, несмотря на позицию судьи, Джерри не чувствовал себя спокойно. Даже если Алисии Таккер удастся сохранить их брак на бумаге, где гарантия, что Ивон пойдет на попятный и вернется домой? Наивно было полагать, что какая-то бумажка повлияет на ее решение. Может быть, Ивон и не хотела войны, как он подумал вначале, но идти на мировую тоже не собирается. Джерри чувствовал холод, исходивший, от жены, даже тогда, когда она не смотрела в его сторону. Что-то окаменело внутри нее, что-то замерзло. И, глядя на нее, Джерри с ужасом думал: а вдруг это навсегда?

После стычки между их воинствующей родней Ивон говорила ему о жестокости. И действительно, никогда раньше Джерри не приходило в голову, что он был с ней жесток. Да, он опускался до крика, было и такое. Да, он часто недоговаривал, не рассказывал обо всем, что чувствовал, о чем думал. Но жестокость? Что такое жестокость? Разве были жестокими его безобидные подтрунивания над ее щупленькой фигуркой? Разве были жестокими его вполне оправданные упреки? Разве было жестоко молчать о том, что могло причинить ей боль?

Жестокость — это насилие. Разве Джерри хоть раз к нему прибегнул?

Джерри вспомнились его ссоры с матерью. Как-то раз — тогда ему было уже шестнадцать — он назвал ее жестокой женщиной. А ведь она ни разу не ударила его и не сделала ничего такого, чтобы услышать это оскорбление. И тем не менее Джерри назвал ее именно так. Потому что в тот момент действительно считал ее жестокой. Она без конца навязывала ему свою волю, свой образ мыслей, а если что-то шло не так, как она хотела, Диана могла сказать такое, что Джерри на долгие часы закрывался в комнате и плакал, уткнувшись лицом в подушку.

Ивон… Ведь Ивон никогда не плакала после их ссор. Может быть, поэтому он не понимал, не осознавал, что был жесток с ней? Может, ей стоило только расплакаться — и тогда бы он все понял? Джерри всегда говорил, что Ивон ведет себя как ребенок. Но дети обычно плачут, когда им больно. А вот Ивон не плакала. И как он должен был понимать, что причиняет ей боль? Особенно в последнее время, когда они постоянно задевали друг друга, вступая в словесные перепалки?

Мысли смешались в голове Джерри, и он почувствовал, что не в силах разгадать ребус, который загадала ему Ивон. Во всяком случае, сейчас. И надо было ему припереться на суд с похмелья. Голова уже не болела, но Джерри не мог логически мыслить и чувствовал себя так, словно кто-то подменил ему мозги куском сладкой ваты.

Оставив бесплотные попытки размышлять, Джерри прислушался к тому, что вещал Генри, взобравшийся на свидетельское место. Уже сам факт того, что Генри вешал, был достоин внимания.

— Скажите, Генри, вы считаете, что Джерри Уэллинг жестоко обращался со своей женой? — торжественно изрек Каммингтон.

— Нет, — четко и внятно объявил собравшимся Генри. Джерри подумал, что на этом красноречие соседа иссякнет, но ошибся. — Во всяком случае, я такого никогда не видел. Но, знаете, я бы, наверное, не поверил, если бы кто-то сказал мне, что Джерри жестоко обращался с Ивон.

— Вы ведь часто бывали у Уэллингов, Генри?

— Да, я часто бывал в их доме. И они ко мне иногда заходили попросить, чтобы я посидел с Корни. Корни — это собака Уэллингов, — объяснил Генри, повернувшись к судье.

Алисия Таккер кивнула с такой серьезностью, словно эта информация была исключительно важной для слушания. Джерри же показалось, что за этой серьезностью прячется улыбка, но не насмешливая, скорее дружелюбная.

— Вы можете охарактеризовать отношения между супругами?

Генри? Охарактеризовать? Джерри мысленно улыбнулся. Ох, зря Каммингтон посадил беднягу в свидетельское кресло.

— Ну что я могу сказать, — мягко улыбнулся Генри. — Мне нравилось бывать у них дома. В их присутствии мне всегда приятно было молчать. И вообще, когда Уэллинги только переехали и стали моими соседями, я сразу подумал, что они хорошие люди. Что касается их личных отношений… Честно сказать, я никогда в них не лез. Меня вполне устраивало то, что я видел и слышал. Знаете, — снова повернулся к судье Генри, — люди очень много говорят о химии, то есть влечении, на котором все строится. Лично я не считаю, что все дело в химии. Если для двоих главное химия, то это скорее любовники, чем супруги. На химии не построишь долгих и прочных отношений. Так вот, все это я к тому говорю, что у Уэллингов была не только химия, и я сразу это понял. Они оба — и Джерри и Ивон — очень похожи. У них и интересы общие, и работа. Им всегда было о чем поговорить друг с другом, это я замечал. А такое, знаете, редко бывает, когда два равных по интеллекту человека живут вместе. Оба они начитанные, о любом вопросе они имели собственное суждение. Делились друг с другом своими планами, хотя в последнее время все реже и реже. Конечно, Ивон и Джерри спорили, и это бывало, но мне всегда было их интересно слушать. А еще у них была очень забавная игра. Они придумывали всякие истории о незнакомых людях. Как-то раз Уэллинги пригласили нас с Марджори Флэм в кафе. Вот там-то я и узнал об этой игре…

— Протестую, ваша честь! — заявила Фиона Даффин, но Джерри уже не слышал, против чего протестует цербер в бусах.

Он вспомнил то маленькое уютное местечко, куда все четверо сбежали из дома, поддавшись на уговоры Ивон. Кажется, оно называлось «Смоук». Джерри тогда еще сказал Ивон, что она нарочно выбрала кафе с таким названием…

— А название в твоем духе, Ивон, даже не спорь. И когда ты наконец бросишь курить? — пробурчал Джерри, с неудовольствием наблюдая за тем, как жена вытаскивает из пачки очередную сигарету.

— Никогда, — огрызнулась Ивон. — Особенно если ты будешь уподобляться моей матери и пилить меня за каждую выкуренную сигарету и каждый глоток виски.

— Я — пилю? — рассмеялся Джерри и легонько дернул жену за локон, рыжей змейкой струящийся вдоль щеки. — Пилить — это женская прерогатива.

Ивон высунула язык и показала его Джерри. Джерри изобразил на лице выражение мальчишеской обиды.

— О, Джерри, ты не прав, — изрекла О-Марджори, все это время с улыбкой наблюдавшая за Уэллингами. — Мы нежные и хрупкие создания. И как нас можно сравнивать с этим ужасным инструментом?

— Жалко, что здесь нет Майкла, — ответил Джерри. — Уж он рассказал бы вам, как женщины умеют пилить.

— А я рада, что здесь нет Майкла, — возразила Ивон, закинув за плечи завитки ярко-рыжих волос. — Он бы начал, обсуждать каждую проходящую мимо юбку, а потом, что еще хуже, пригласил бы за наш столик какую-нибудь незнакомку.