Надев банный бордовый халат с капюшоном, который укрыл ее с головы до пят, Агнес вышла из ванной. Из стоявшей на туалетном столике хрустальной шкатулки она вынула свое любимое серебряное кольцо с дымчатым топазом, которое носила на указательном пальце правой руки. Надевая его, она вспомнила, как впервые ей объяснили, что означает кольцо на этом пальце. Кстати, той женщиной была мать Натали Даре.

— Агги, мужчины хорошо читают украшения, — она подмигнула ей. — Надень на этот палец, и они узнают, что ты женщина, способная быть диктатором. Не зря ведь этот палец называется указательным.

Она же объяснила Агнес, что, если ей захочется подчеркнуть свою сексуальность, надо надеть браслет на щиколотку.

— Нет украшений, которые не имеют смысла. Не всегда женщины знают его, но они его чувствуют. Как и мужчины. Попробуй-ка надень браслет на щиколотку, а потом мне расскажешь.

Мать Натали была права на сто процентов, не раз вспоминала Агнес, выбирая украшения уже не в лагере хиппи, в котором они познакомились в свое время, а через много лет после той беседы. Когда надевала кольцо на указательный палец с большим топазом, она чувствовала себя самым настоящим диктатором.

Между прочим, отказывая своему другу от дома, Агнес крутила это кольцо на пальце, словно прося помощи у него…

Сейчас ей тоже нужно это кольцо, чтобы оказаться в нужном настроении.

Впрочем, не было ошибки и насчет браслета на ноге… Когда мать Натали нашла Агнес в палатке хиппи, золотой браслет на ее щиколотке ритмично тенькал… Динь-динь-динь… Она хорошо помнит этот звон, разносящийся по живописной долине штата Техас.

В точно такой же палатке, подумала Агнес, на самом краю Булонского леса, где мэрия Парижа разрешила разбить лагерь участникам Марша мира, зачала Натали от Бьорна Торнберга свою Миру.

Тогда уже программа марша была почти закончена, они сворачивали плакаты, на которых были нарисованы устрашающие бомбы и ракеты, готовые обрушиться на мирных жителей и превратить их в беженцев или в жертв очередной войны.

Агнес выступала с горячей, а точнее с горячечной речью перед студентами Сорбонны, призывая их тоже бороться за мир.

Студенты приезжали к ним в Булонский лес, ночами под каждым кустом слышался смех и раздавался жаркий шепот. Иногда Агнес чувствовала себя невозможно старой, слушая стоны и крики, которые доносились из палаток и из-под кустов.

На самом деле, ловила она себя на мысли, я не испытываю никакого желания или влечения после той операции.

Агнес помнит, как сильно удивилась, когда увидела на щиколотке Натали серебряный браслет.

— Нат, твой швед правильно истолковал браслет у тебя на ноге, — сказала она, протягивая ей вещицу в пластиковой упаковке.

— Что… это?

— Штучка, которая, я думаю, тебе уже известна…

Натали взяла упаковку, повертела.

— Ты хочешь, чтобы я сделала тест на беременность? — Ее глаза округлились. — Я не хочу, это мое дело! — Она размахнулась и швырнула упаковку в кусты.

Агнес пожала плечами.

— Как хочешь. Но имей в виду, если ты залетела, приходи, поговорим.

О будущем Натали Агнес подумала сразу, как только оказалась рядом с Натали и Бьорном. Если можно сказать, что вся атмосфера была пронизана жаждой мужчины и женщины, то это был тот самый случай. Даже Агнес с ее притупившимся восприятием чувственности видела это в жестах, во взглядах, в той дрожи, которая пробегала по телам Натали и Бьорна.

Агнес Морган не принадлежала к тем женщинам в организации, которые отвергали роль мужчины в жизни женщины, сводили ее лишь к одной функции — донора, но понимала, что если Натали родит ребенка, то такое отношение вполне можно использовать во благо Натали.

Теперь Натали Даре и Мира все больше превращались в инструмент для организации, которая выполняла свою задачу. С их помощью можно получить еще больше власти, еще больше славы и еще больше денег. Женщины могли выжать Натали, как лимон…

Поэтому Агнес Морган решила действовать.

Она надела бледно-зеленый брючный костюм, черные лодочки, еще раз осмотрела прическу в зеркале — сейчас она подкрашивала волосы, стриженые «шапочкой», в рыжеватый цвет, они, оттененные цветом костюма, казались еще ярче. Сумочка через плечо, ключи от машины — и вперед!

Натали с некоторой настороженностью собиралась на встречу. Что-то в голосе Агнес Морган подсказывало — это не простой ланч в «Пиранье».

Она надела желтый льняной костюм — приталенный пиджак с короткой узкой юбкой и черные туфли без пятки. Волосы отросли почти до плеч и ниспадали темным блестящим водопадом. Натали еще раз прошлась по губам яркой помадой и сняла со щеки выпавшую темную ресничку.

Натали взяла ключи от синего «фольксвагена», сунула под мышку черную плоскую сумочку и закрыла за собой дверь.

Она ехала по залитым солнцем улицам Сан-Франциско, ловко лавируя между застывшими в пробке машинами, которые в пятницу выезжали из города едва ли не с самого утра. Понуро, словно вьючные мулы, стояли «шеви-вэны», битком набитые вещами для «вольной жизни» и провизией для пикника, мотохаусы с чадами и домочадцами, а между ними проскальзывали маленькие машинки вроде той, на которой ехала Натали Даре. Не могла же она опоздать на встречу с Агнес!

Она довольно лихо научилась пробираться среди машин и среди людей. За последние годы Натали натренировалась так искренне улыбаться, что никто не мог устоять и не улыбнуться в ответ. А это значило, что она могла делать с этим человеком что угодно… Пока Натали докатила до ресторана, у нее заболели щеки, так она старалась.

Она припарковалась на полупустой стоянке, с удовольствием отметив, что «ягуара» Агнесс пока нет. Отлично, похвалила себя Натали. Старшую подругу следует уважать. Она вышла из машины.

В ресторанном полупустом зале Натали увидела, что занято всего три столика. Но за одним из них сидит… Агнес.

Улыбка слетела с лица Натали. Или она слепая — не заметила бордового «ягуара», или Агнес прикатила на такси.

Агнес любила это место. Однажды она призналась Натали: если бы она прямо сейчас могла выбирать, что делать в жизни, то открыла бы ресторан.

— Натали, мне нравится в этом знаешь что? — спросила она и быстро ответила: — Когда ты кормишь людей, они молчат.

— Ты настолько устала от разговоров? — удивилась Натали.

Ей-то как раз казалось, что для Агнес естественное состояние — все время вещать с трибуны, упиваться аплодисментами.

— Если бы ты знала, как сильно я устала от этого! Ведь все время одно и то же. Мне иногда хочется взорвать мир, чтобы люди начали произносить другие слова…

Но, сделав признание, Агнес никогда больше ничего подобного не говорила. Натали подошла к столику.

— Привет, Агнес! Я не видела твоего «ягуара».

— А ты не обратила внимания на «мини» в углу площадки?

— Это твой?

— Нет, я взяла у нашей казначейши. Моя машина на профилактике. Садись. Я кое-что нам заказала. Если ты хочешь…

— Доверяю твоему вкусу. — Натали уселась напротив Агнес. — Ты потрясающе выглядишь, — похвалила она, но Агнес не отозвалась на комплимент ответной похвалой. Не дождавшись дежурных слов, Натали спросила: — Так о чем ты хотела поговорить?

— Мире уже четыре года, верно? — начала Агнес, поигрывая позолоченной вилкой, которую взяла с белоснежной скатерти. — А ты заметила, что после того, как сменился президент, движение за мир стало другим?

— Если честно, то нет. Но ведь я не политик. — Натали пожала плечами. — Я… я… — Она хотела сказать, что она кукла, самая обыкновенная говорящая кукла, но передумала. Незачем говорить гадости о себе самой.

— Женское движение должно сильно измениться, оно уже меняется, — продолжала Агнес.

Натали внимательно слушала, пытаясь догадаться, куда клонит Агнес. Может быть, хочет сказать, что и ее выступления должны стать иными? Или ей предстоит какая-то важная поездка, например, в Австралию? Женская организация Сиднея давно записалась на очередь принять столь желанных гостей, как они с Мирой.