Она шла на звон колоколов по чисто вылизанным немецким улочкам, мимо ярких аккуратных витрин магазинчиков, завлекавших одеждой, косметикой, драгоценностями. Она ничего не видела вокруг, голова была занята одним — мыслями о пропавшей дочери. За время розыска — сначала в Сингапуре, где исчезла Катя, а теперь здесь, в Кельне, — у Марины не было ни минуты покоя. «Возможно, девочка в опасности! Возможно, она ждет помощи от меня, а я бессильна!»

Мысленно прокручивая последний телефонный разговор с Катей из сингапурского отеля, пытаясь найти хоть какую-нибудь зацепку, Марина постоянно задавалась вопросом: «Как же могло случиться, что дочь, которая нашлась через восемнадцать лет, вновь исчезла?»

«Черный лебедь» — так назвала себя Катя. «Черный лебедь Кэт» — повторила за ней иностранная пресса.

Газеты пестрели заголовками: «Похищенная или сбежавшая Кэт?», «С престижного конкурса „Мисс Азия“ пропала топ-модель „Черный лебедь“».

Катя была необычайно хороша собой. В ней сочетались красота нежного наивного ребенка и чувственно-диковатая сексуальность женщины. Покорив жюри, она уверенно шла к победе в финале. Ей светила бриллиантовая корона «Мисс Азии». И вдруг все рухнуло: перед последним, решающим туром Катя исчезла из отеля.

Провожая Марину в Кельн, Ален купил в одном из сверкающих магазинов роскошного сингапурского аэропорта Чанги что-то в длинной бархатной коробочке.

— Отдашь нашей дочери, — вручил он Марине перед расставанием изящный футляр.

В его словах было столько твердости и спокойствия, что Марина поверила: она найдет Катю. Открыв коробочку, женщина зажмурилась — миниатюрная диадема переливалась россыпью роскошных драгоценных камней.

— Это мой подарок Кате, как будущей «Мисс Азии», — с уверенностью сказал Ален.

…При приближении к собору звон нарастал, отзываясь ударами в сердце Марины.

В Кельне этот знаменитый собор называется «Дом», что в переводе означает кафедральный.

«Дом по-русски — это когда тепло, уют, семья», — подумала Марина, плотнее закутываясь от пронизывающего январского ветра в меховое манто.

Улица вывела ее к храму. Собор возвышался как стрельчатая глыба, вырубленная из скалы. Налет зеленовато-бирюзовой древности. Витиевато-кружевная лепка готического стиля над входом завораживала. Хотелось смотреть, не отрываясь, хотелось верить. Верить в лучшее.

Ледяной ветер подгонял в спину, заставляя войти внутрь храма.

«А может, все-таки подойти к „Стене плача“ и взглянуть… Может быть?.. Нет, сначала в собор», — суеверно решила Марина.

И, не останавливаясь, быстро прошла мимо стены.

«Стена плача» — это сотни маленьких записочек. Не свернутые в трубочку, не скрытые от посторонних глаз, а выставленные на всеобщее обозрение. Послания к Богу, людям, судьбе на всех языках мира.

Катину записку Марина увидела тогда сразу, как только прилетела в Кельн и пришла на эту площадь. Она, как собака, взяв след, шла в нужном направлении, но… все время опаздывала. Здесь, на площади, словно неведомая сила подтолкнула ее к «Стене».

Почерк Кати она бы отличила из тысячи других, аккуратный, как в школьной тетрадке для сочинений. Марина пробежала глазами несколько скупых строк. В них была вся Катя — по-детски трогательная, наивная. Внизу подпись: «Черный лебедь».

Стоявшие рядом читали послания своих соотечественников. На немецком, французском, итальянском… Нервы у Марины не выдержали, и она расплакалась. Люди сочувственно поглядывали на нее, не понимая, что заставило эту молодую элегантную женщину неожиданно разрыдаться. Им, праздно гуляющим перед собором, было невдомек, что она, много лет назад потерявшая в жизни все — любимого, дочь, — вдруг неожиданно обретает их, но… злой рок мстит ей, вновь унося от нее дочь. И наконец здесь, в Кельне, по воле счастливого случая — этот маленький клочок бумаги, записка Кати. Огонек надежды вспыхивает в сердце и… душа рвется на части.

Она плакала, размазывая по щекам тщательно наложенный макияж, плюнув на свой имидж волевой современной женщины. Женщины, у которой все должно быть в полном порядке.

Войдя внутрь храма, Марина присела на деревянную отполированную скамейку. Тихо играл орган.

«Простит ли меня Бог когда-нибудь за то, что, родив ребенка, я отказалась от него? Вернется ли дочь сюда, чтобы прочесть слова матери? Слова мольбы и покаяния?» — с отчаянием думала женщина.

Ее записка, обращенная к Кате, висела уже несколько дней, и все это время Марина с надеждой приходила к «Стене».

В соборе было тепло. Продрогшая насквозь, Марина вспомнила жаркий Сингапур, волшебный остров Сентоса, который омывают волны теплого океана, — отсюда она начала поиск дочери. В этом райском уголке, где кругом растут живописные пальмы, а песок сахарно-белый, Катю снимал тот фотокорреспондент из немецкого журнала. Похитивший ее, а может, уговоривший уехать с ним с помощью шантажа или обмана? Это предстояло выяснить. Мальчик, обслуживавший пристань на острове, признался Марине, что видел дочь с каким-то белобрысым парнем и, поскольку Катя была так хороша, он, рискуя потерять работу, сфотографировал ее. Когда Марина предложила мальчику деньги, он неохотно расстался с фотографией. На любительском снимке Катя была действительно прекрасна. Она стояла на фоне сине-голубого океана с распущенными темными волосами, в маленьком бикини, чуть прикрывающем ее худенькое загорелое тело. Длинная, как у настоящего лебедя, шея, вздернутые маленькие груди, чувственный рот и чуть раскосые, с пушистыми темными ресницами глаза. В них, как показалось Марине, отражались тревога и ожидание.

Здесь, в холодной зимней Европе, такой далекой от Востока, остров Сентоса представлялся Марине каким-то нереальным, сказочным, неземным.

Открыв сумку, она взглянула на бархатную коробочку с диадемой, которую как талисман носила с собой, и решительно поднялась: пора!

Звуки органа нарастали, взлетая ввысь к стрельчатым сводам «Дома».

«Ну, вот и все, больше надежды нет», — подумала Марина и в это самое мгновение увидела… свою дочь.

Тоненькая, хрупкая, в черном мягком пальто, Катя будто плыла под звуки органа. Марине казалось, что она грезит наяву. Как при замедленной съемке перед ее взором возникают грациозное движение стройных ног, острые коленки, развевающиеся полы одежды и длинные, переливающиеся мягкими волнами волосы. Катя откидывает прядь с лица, и ее губы шепчут:

— Вы… то есть ты — моя настоящая мама?

Девушки на высоченных каблуках, в ярких разноцветных купальниках пружинистой уверенной походкой двигались по подиуму, выбрасывая вперед длинные ноги, покачивая узенькими бедрами и награждая телезрителей белозубыми улыбками. Глядя на них, Лидии Сергеевне хотелось отрешиться от бремени всех забот и хлопот по поводу детей, работы, теплой одежды и в конце концов расслабиться. Поехать к морю, солнцу, отдохнуть.

— Мам, а у твоих богатых бизнесменов жены такие же? — не отрывая взгляд от экрана телевизора и тщательно размешивая в воде назойливо рекламируемый оранжевый порошок, тягуче пропела Иришка.

При напоминании о работе у Лидии Сергеевны испортилось настроение, и она раздраженно набросилась на дочь:

— Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не пила эту химию. Компот третий день киснет в холодильнике, а ты тоннами поглощаешь все, чего только ни навяжут с экрана.

— Ага, — предательски поддакнул Колька, надевая новые роликовые коньки, — они вчера с Ленкой, пока ты была на работе, вот эту краску, которую сейчас показывали в рекламе, на голову намалевали и целый день ходили с облезлыми черепами. Я даже думал, что они облысели и… — Колька хотел продолжить, но, увидев угрожающий взгляд сестры, замолк.

Лидия Сергеевна, не обращая внимания на разборки между сестрой и братом, уже звонила к себе на работу — в родильный дом. Муж одной пациентки заплатил за ремонт телефона в отдельной палате, где та лежала, но мастер не пришел ни вчера, ни сегодня.