Ну и последняя представительница Краснопресненского трамвайного депо — Жанна Васильева. О ней надо заметить, разговор особый. С чего бы начать? Что ж, давайте с внешности, а потом всё остальное. Жанна была худенькой девушкой, но стройной, с неплохими формами. Лицо её я не назвал бы особо привлекательным, но что-то в нём наблюдалось интригующее. Носила девушка короткую причёску, одевалась скромно. Училась — отлично! К удивлению и на зависть остальных. И чего я никак не могу понять до сих пор: почему она выбрала меня? В прямом смысле. Нет, не нужно хвататься за сердце и мечтать, мол, наконец-то — добрались до романтики! Не торопитесь. У нас не произошло романа. К сожалению, признаюсь. Поведать о наших с ней отношениях, также тяжело как окончить трамвайный комбинат. Но я постараюсь.

Главным препятствием на пути нашего потенциально возможного романа явился её муж. Вы удивлены? Я не меньше вашего оказался удивлён, когда девушка, смело заигрывая со мной, и делая всяческие недвусмысленные намёки, сообщила о его наличии.

«Тогда к чему ты ко мне ластишься? — помнится, подумал я. — Если ты замужем?»

На самом деле имелся у девушки муж или она его выдумала? Я не соображу и по сию пору. Но факт остается фактом: Жанна сразу же обозначила свою занятость, и… как после этого к ней лезть с приставаниями? А? А намёки она, между прочим, продолжала делать! На протяжении всего времени нашего совместного обучения. Я никогда не понимал её. Если я начинал идти на сближение, девушка увиливала. Стоило мне охладеть, барышня переходила в наступление. Дурдом! Скучно ей было что ли? Кто их этих дам разберёт? Ей исполнилось только двадцать лет. И разницы в возрасте у нас практически не было. Мы частенько возвращались с ней вместе с занятий, Жанна рассказывала мне о своём муже, о том, как они живут. О том, что он работает водителем автобуса, и активно ей помогает в осваивании материала, который преподают нам, и в будущем поможет ей стать настоящим водителем трамвая, так как хорошо знает всю эту кухню. Я верил ей. А почему я должен был не верить? Рассказанное Жанной звучало правдиво и вполне убедительно.

Девушка жила в Строгино, так же как и я. И, разумеется, ездить на «Нагорную» и обратно удобнее было вместе. В любом случае — мы сдружились. Чуть позже я поподробнее поведаю, как развивались наши отношения, а пока возвращаюсь к народу, учившемуся в нашей группе.

Народ, как и полагается, оказался самый разношёрстный. Из тех, кто оставил яркие краски на скупом холсте памяти, живо рисуются представители Апаковского, Октрябрьского, и Бауманского депо. Я помню худую, плоскую как стена супермаркета девушку без одного переднего зуба. Ей быстренько прикрепили прозвище: «Шура». По мотивам одноимённого попсового гамадрила облюбовавшего в ту пору телевизионный экран и немало помозолевшего глаза почтенной публике своими истеричными клипами. Так вот, эта самая девушка-Шура, как оказалось, к тому моменту нажила совершенно спокойно, без каких-либо истерик младенца. Для меня в ту пору информация об этом событии стала откровением. Неужели на такую можно вообще залезть?! Я бы только под дулом «калаша» согласился. Не иначе. Но нашлись любители. На любой товар как говориться… Однако самое забавное в следующем. Больше всего её жалел аляпистый «метросексуал» Ребров. Он постоянно таскался рядом с ней, подбадривал её и ныл, дескать, бедненькая, тебе так тяжело приходиться, небось. На что «бедненькая» страшно злилась, и пару раз даже собиралась расквасить ему физиономию (я свидетель её помыслов), дабы выбить «гламур от кутюр из дурной башки». Слова не мои — цитирую по оригиналу. То есть по «Шуре». Также означенная жертва музыкальной индустрии (в разделе псевдонимов: он мог бы при иных обстоятельствах и иной внешности оказаться благозвучней), временами вздыхала нарочито громко, и, подперев рукой голову, печально сообщала:

— Эх, никто меня не греет! Не жалеет!

Услыхав подобные заявления, я обычно показывал ей на батарею, и советовал:

— Вот, прижмись покрепче. Ничего лучшего человечество до сих пор не придумало.

На что мать — одиночка агрессивно ухмылялась, выставляя на всеобщее обозрение недостающий зуб, и делилась с остальными представительницами прекрасного пола негодованием, по поводу моей чёрствости. Но ничего не попишешь. Я был молод и резок. Кстати, если уж зашла речь о сценических псевдонимах, то кликуха «Шура» далеко не самая страшная. Прежде, как я уже упоминал, я работал в не славных рядах больничной охраны с идиотским названием: «Корунд». Что сие означает, ума не приложу до сих пор. Возглавлял эту охрану старый КГБшник Гена. Говорили, якобы он дослужился до полковника. Не в охране конечно, а в Комитете. Ну и на старости лет подыскал себе халтурку. На халтурке начал использовать вошедшие в привычку методы: стучать и всячески «глушить» сослуживцев, прогибаться под начальство (в большей степени под главврача больницы Мишугина), и в результате своей гнилой деятельности «выбился в люди». То бишь возглавил ту самую охрану, куда несколько лет назад пришёл, будучи списанным за пьянство и старость из КГБ. Но повадок не изменил. Каждое утро у него начиналось с дежурного обхода всех объектов, с обязательным разносом подчинённых по всем стоящим и не стоящим поводам, а затем (расслабленный и облегчившийся от сброшенных на других отрицательных энергетических испражнений), он стоял у ворот, ожидая приезд Главного, и лучезарно улыбался. Тот приезжал, Гена вытягивался по стойке смирно, и отчитывался, мол, в Багдаде всё спокойно. Какое прозвище придумали рядовые охранники Гене, я вам рассказывать не буду — оно грубое и матерное. А вот о его заместителе — в самый раз. Расскажу. Заместителем Гены в больнице стал его давний испытанный друг. Испытанный разумеется, в смысле неуёмного потребления алкогольной продукции. Это был маленький человечек, толстый, с невероятно красным лицом, местами отдающим в синь. За что он и получил соответствующее едкое прозвище: «Лиловый». К вечеру Лиловый так надирался, не дожидаясь отхода Гены, что даже отзывался на кличку, и радостно хлопал в ладоши, когда его затаскивали в каморку охранников, и бросали как мешок картошки на пол. Да-да, именно на пол, я не ошибся. То был своеобразный «ответ Чемберлену» униженных начальством сотрудников. И укладывать заместителя начальника на тапчан считалось неэтичным, неуместным, и вообще — ниже своего достоинства. А ведь в трезвом состоянии Лиловый не позволял к себе обращаться иначе как по имени-отчеству даже своим бывшим сослуживцам. К чему я всё это? Как ни крути, прозвище «Шура» всё же менее обидное чем «Лиловый». Ибо прошло с того времени много лет, я совершенно не помню как по рождению нарекли Лилового утирающие слезу умиления родители, а псевдоним живёт. И будет жить! Однако, поведанное здесь не повод бросать тень на прочих бывших работников КГБ. В той же охране я знал нескольких отличнейших мужиков, всю жизнь проработавших в данном комитете. У них имелись и огнестрельные ранения, и ножевые, они частенько вспоминали прошлое — советские времена, рассказывали, как возвращались на электричках домой с полными сумками полученных продовольственных пайков, и как вся электричка принюхивалась к запаху колбасы и сыра из этих сумок. При этом они оставались людьми и также сильно как остальные ненавидели Гену и его «зама». Так что жизнь у всех очень разная и многоликая…

Ну а я возвращаюсь к людям, с которыми учился в комбинате на «Нагорной». Из дам мне ещё запомнилась весёлая толстушка по фамилии Белова. Она оказалась из Апаковского депо. Запомнилась худенькая смурная девушка с чёрными кудрявыми волосами из Бауманского — вот она меня, кстати, сильно недолюбливала, я уж не знаю отчего — мы с ней не общались практически. И ничего плохого я ей даже теоретически сделать не имел возможности. Но тут уж может случиться как угодно. В чужую голову не влезешь. И весьма хорошо я помню вечно беспокоящуюся и, к сожалению — довольно глуповатую женщину лет сорока — сорока пяти. Точно не скажу. Вот её мне было искренне жаль. Она пришла на трамвай не за романтикой, и не «воплотить мечту детства в рубли», а от самой натуральной безысходности и нищеты. У неё на руках имелось двое несовершеннолетних детей, и нужно было позарез кормить их, одевать и учить. И платить за квартиру. Училась она плохо, на двойки, что вполне объяснимо. Когда ей сидеть за изучением «пути тока в цепи ходовых контакторов» или разбираться как функционируют «индуктивные шунты»? А как я объяснял, правила в комбинате такие: пропускаешь три дня занятий подряд — документы в зубы и дави на родину. В депо. К начальству. Объясняться на ломаном китайском, почему развалился Советский Союз, и отчего ты не хочешь постигать такую полезную и насущно необходимую науку как устройство вагона «Татра» 3. Или КТМ-608. Получаешь три двойки подряд (не важно, по каким дисциплинам), документы в зубы и… Вот эту женщину, кажется звали её Наташа — отправляли из комбината трижды. И трижды начальство в депо, выслушав незамысловатые оправдания, и сочувственно качая седовласой головушкой, возвращало её обратно. Таков был кадровый голод на предприятиях транспортной системы Москвы в те времена. 1999 год. Но здесь к слову, тот редкий момент, когда я лично — целиком на стороне начальства. Ибо, как показала практика и жизнь, хорошо учиться на водителя трамвая и хорошо водить трамвай — вещи кардинально разные. И руководство (зачастую сами бывшие «водилы» «выбившие в люди» тем же манёвром что и выше приведённый начальник охраны Гена), безусловно, это наизусть знало. И стремилось удержать пришедших к ним людей всеми возможными методами и силами. То есть, в принципе, прогулы и двойки были не так уж страшны, между нами говоря. Да, неприятно лишний раз объясняться в отделе эксплуатации, но не более того. Пожурят, пальцем погрозят, напишут новые бумаги и айда на Нагорную, в ту же группу…