— Ну и что?

— Разливается.

— Не ворчи. Я накрыла в комнате потому, что у нас гостья. — Я улыбнулась продолжавшей пребывать в столбняке Татьяне.

— Ну, если гости любят есть с пола, я охотно поддержу компанию, — согласился гостеприимный Дима, демонстрируя широту покладистой натуры, и взглянул на Таню повнимательнее.

— Это Таня, — поддержала я его интерес.

Дима поиграл голубыми глазами. На худом загорелом лице они выглядели удивительно яркими. Я обвела глазами его мускулистые плечи, обтянутые белоснежной майкой, гладкую грудь, перехватила завистливый Танин взгляд и решила, что мне с ним повезло.

— Аль, я там белье в ящик сунул. Пропусти вместе со своим в машине.

— Я свое белье в машине не стираю.

— А как?

— Руками.

— И мое руками, — опять продемонстрировал Дима чудеса покладистости.

— Счас, — ухмыльнулась я, — тащи Катьке.

— Она небось не умеет, — усомнился Дима.

— Умеет, — уверила я.

— Аль, а мясо? — дипломатично перевел разговор Дима.

— Блин! Забыла.

— Ну давай скоренько. У нас ведь гости.

Таня не могла отвести взгляда от Димы. А он и рад стараться, отрывался по полной программе. Я терпела пока.

— Аль, сметану.

— Аль, еще котлету.

— Аль, а малосольный огурчик дашь? Я видел в холодильнике.

— Аль, а хлеб весь?

— Аль, еще котлету.

— Встань возьми. (Терпение кончилось. Загонял, паразит.)

— Спасибо. Я наелся.

Он встал, ловко составил посуду на поднос и ушел. Скоро на кухне зажурчала вода.

Таня умирала от любопытства, но я не дала ей начать расспросы.

— Таня, вы извините. Я вынуждена вас выставить. Мы идем в театр, и мне надо переодеться. Если я правильно поняла, перерыв в электричках у вас уже закончился.

Дима не вышел из кухни. Прокричал во всю ивановскую: «До свидания!» — и не вышел.

Таня покидала мою квартиру с видом грешника, изгнанного из рая. Она ушла, оставив во рту терпкий привкус безнадежности.

— Шутишь? — Я недоуменно взирала на Диму, выискивая в его лице улыбку и готовясь ответно рассмеяться.

Димины серые в это время дня глаза серьезно и немного тревожно встретили мой взгляд. Нет, никаких шуток. Я растерялась. Встала столбом, запрокинув голову, навстречу его лицу. Он тоже остановился. В его прищуренных глазах появился не знакомый мне огонек. Огонек разгорался. Димин взгляд, прикованный к моему лицу, стал жестким, требовательным.

У меня упало сердце. Кажется, в таких случаях принято говорить «сердце ушло в пятки». В моем случае сердце до пяток не дошло. Оно гулко билось в желудке. Я приложила руку к пульсирующему желудку и ощутила подступающую тошноту.

Мы стояли посередине узкой пешеходной дорожки. Мимо шли люди, они толкали нас, ворча. Какой-то дядька особенно ощутимо толкнул меня в спину, просипев:

— Чего застряли посередь улицы? Людям не пройтить.

Он ушел, унося запах перегара, дешевого табака и едкого пота, а я от толчка не устояла на ногах, пошатнулась. Дима обхватил меня обеими руками, притиснул к себе, на миг оторвал от земли. Я невольно уткнулась лицом ему в ключицу, кожей щеки почувствовала прохладное полотно рубашки и влажную горячую кожу там, где ворот распахнулся.

На моих лопатках вздрагивали сильные пальцы, такие горячие, что прожигали меня насквозь. Мое ухо слушало биение Диминого сердца, мое собственное сердце по-прежнему помещалось в желудке. И все-таки я почувствовала облегчение. В таком положении я избавлена от необходимости видеть серые прищуренные глаза. Получив передышку, я лихорадочно обдумывала сложившуюся ситуацию. Найдя, как мне показалось, веский аргумент, я подняла левую, свободную от сумки руку, с трудом протиснула ее между нашими прижатыми друг к другу грудями и нажала ладонью на Димино плечо, пытаясь его отодвинуть. Очень неохотно Дима слегка ослабил хватку.

Я глубоко вздохнула и, пристально разглядывая пуговицу, торчащую прямо перед моими глазами, спросила:

— Как же мы можем пожениться? Мы ведь даже ни разу не целовались по-настоящему.

Я постаралась, чтоб мой голос прозвучал с легкой насмешкой и даже хихикнула в конце. Получилось фальшиво, Дима легкости не принял, переводить разговор в шутку не пожелал.

— Дело только в этом? — деловито осведомился он. — Это легко поправить.

Я снова на миг оторвалась от земли, а когда приземлилась, оказалась развернутой на 180 градусов и влекомой сильной рукой, плотно обхватившей мою талию.

Дима полудовел, полудонес меня до ближайшего двора, где сразу же свернул на детскую площадку. Площадка в этот час пустовала. Мы не останавливаясь достигли грибочка. Дима с разбегу плюхнулся на опоясывающую столб, обозначающий ножку грибка, скамейку и дернул меня за руку.

Я почувствовала боль в ягодицах от стремительного соприкосновения с доской. Моя голова дернулась, я закрыла глаза, не в силах восстановить дыхание.

Несколько справившись с собой, я открыла глаза и немедленно закрыла их снова. Димино лицо оказалось так близко от моего, что я не увидела его целиком, только губы, и эти губы, приоткрытые, влажные, приближались и приближались.

Влажные ладони обхватили мое лицо. Мне стало неприятно. Но это ощущение длилось недолго. Мои губы накрыли чужие незнакомые губы. Я рванулась, пытаясь освободиться. Движение было скорее рефлекторным, я сразу осознала его ненужность и прекратила сопротивление.

Что-что, а целоваться Дима умел. Не то что я. Я позволила его рту делать с моим что угодно, даже не пытаясь отвечать. Сначала Димины губы нежно касались моих, потом... Потом... Это описывается в миллионах любовных романов. Но со мной-то подобное происходило впервые. Никто никогда так не целовал меня.

Когда Дима перестал терзать мои губы, моя способность к сопротивлению была полностью подавлена. Я шла за ним, вложив свои пальцы в его ладонь. Прикосновение его руки уже не казалось неприятным. Перед моими глазами плыл туман, в ушах шумело. Я не видела, куда иду, спотыкалась, и тогда Дима поддерживал меня и всякий раз касался губами моего лица. Я ощущала ожог то на щеке, то на виске.

Поцеловав меня, он уже не мог остановиться. Узнав вкус его поцелуев, я хотела их снова.

Не знаю, как долго мы шли по улице.

Массивная дверь закрылась за нами. В полутемном холле царили тишина и прохлада. Туман рассеялся у меня перед глазами, я начала приходить в себя. С недоумением глядя на широкую мраморную лестницу, я остановилась у ее основания.

— Подожди, — попросила я Диму, — давай поговорим.

— О чем? Аленька, о чем говорить?

Он снова обхватил ладонями мое лицо, нагнулся, близко глядя в глаза. Я поразилась необычайно яркой синеве его глаз, не сознавая, что делаю, потянулась к красным опухшим губам и забыла все возражения. Говорить стало не о чем.

И опять Дима не мог остановиться. Я прижималась к нему всем телом, сцепив ладони на узком затылке. Диму била крупная дрожь. Она передалась мне. Я пропадала. И Дима пропадал. Мы оба понимали это. И тут помощь пришла откуда не ждали. Краем сознания я уловила постороннее присутствие. Отстранившись от разгоряченного мужского лица, я посмотрела вверх и увидела целых два женских.

Две немолодые женщины свесились через перила и с веселым любопытством наблюдали за нами.

Мои щеки залила горячая краска, от стыда я спрятала лицо на Диминой груди. Дима же, обнимая мои плечи, без тени смущения поведал о цели нашего прихода.

Тетки поманили нас наверх. Держась за руки, мы поднялись по лестнице. Нам открылся красивый аванзал с несколькими высокими дверями и кожаными диванами вдоль стен.

Дима забрал мой паспорт и вместе с тетками скрылся за одной из дверей. Я опустилась на ближайший диван. Так я и сидела, и у меня не было никаких мыслей и чувств. Просто растение какое-то. Цветок. Невеста. Есть такой комнатный цветок — невеста, низкий, круглый, весь покрытый белыми цветами. А еще такой же цветок, покрытый синими или фиолетовыми цветами. Он называется жених.