Когда мама ушла, Гвиневра откинулась на сиденье, глубоко вздохнула и, расслабившись, поставила локти на стол.

— Почему ты так волновалась?

— Я всегда нервничаю, когда рядом со мной родители или кто-то старше пятидесяти. Точнее объяснить не могу, просто мне сразу хочется им понравиться.

— Почему? — Я с трудом подавил смех.

— А ты хотел бы оказаться тем человеком, которого ненавидят старики?

Я не знал, что на это ответить.

— А ты странная, Гвиневра По.

— Пожалуйста, называй меня Гвен. Кстати, не хочешь выпить мой кофе? У меня на него аллергия.

У тебя что?

— Так зачем же ты взяла его?

— Твоя мама купила его для меня, и я не хотела показаться грубой.

— Гвиневра, я уверен, если бы ты сказала ей, что не хочешь кофе, она бы не обиделась. Насколько серьезна твоя аллергия?

— Я просто его не перевариваю. Если выпью, сразу начинает болеть голова и даже опухает лицо. Но это не страшно…

Но это не страшно?

— И, пожалуйста, называй меня просто Гвен.

— Нет, — сказал я и поднялся со стула. Оставив оплаченный счет на столе, я выбросил кофе в ведро для мусора и вышел.

Она проследовала за мной на улицу, звонко цокая каблуками.

— Почему нет?

— На это есть три причины, — ответил я, сворачивая за угол.

— Какие же?

— Во-первых, тебя жутко раздражает, когда тебя называют полным именем. — Я довольно ухмыльнулся.

Она хлопнула меня по плечу, когда мы стали переходить дорогу.

— Разве ты не хочешь узнать оставшиеся две причины?

— Я и так их уже знаю: ты — задница и еще раз задница.

Не обращая на это внимания, я продолжил.

— Во-вторых, если я стану называть тебя сокращенным именем, это будет означать, что мы с тобой подружились. И, в-третьих, если я буду так тебя называть, ты можешь влюбиться в меня, а мне бы не хотелось разбить тебе сердце.

Она резко остановилась, когда мы пересекли улицу, и измерила меня колючим взглядом.

— Ха! Мечтать не вредно!

— Что означает твое «Ха»?

— А то и значит. Если мельком взглянуть на тебя, причем с дальнего расстояния, и ты при этом не будешь раскрывать своего рта, только в таком случае, может быть, ты сможешь сойти за симпатичного. А пока не тянешь.

— Ну, разумеется! Можно подумать, ты — мечта поэта, особенно со слюнями, вытекающими из твоего рта, как этим утром.

Ее глаза распахнулись от удивления.

— Не может такого быть!

— Я был там и видел все своими собственными глазами. Даже у твоей собаки не вытекло столько слюны.

Конечно же, я привирал, но было чертовски приятно наблюдать за выражением неподдельного ужаса, исказившим ее лицо. Гвен оказалось так легко задеть!

— Ты... да ты просто современная версия Прекрасного Принца, — отрезала она.

— У меня много… — Мой голос мгновенно оборвался, когда я увидел ее фотографию в витрине галереи напротив. «Гвиневра По: Герои, Бунтари и Воры», — гласила надпись.

— Ого, открытие совсем скоро. Со своими проблемами я совершенно забыла об этом, — прошептала она, перейдя на обочину и принимаясь рассматривать саму себя в окнах. — Ты можешь поверить? Я год работала над этим проектом, и из-за одного говнюка забыла обо всем на свете.

— Пожалуй, стоит заглянуть сюда на следующей неделе, после открытия.

Гвен повернулась ко мне.

— Не стоит изображать вежливость, тебе это не идет. Все в порядке, я же знаю, что это тебя не интересует.

— Нет, я просто хочу узнать, на что мама тратит деньги, и достойно ли это того, чтобы оказаться на стенах моей больницы.

Она нахмурила брови.

— Что такое? Ты сама попросила меня не изображать вежливость.

— А почему бы нам не заглянуть на выставку прямо сейчас? Если только ты, конечно, не торопишься растоптать еще чью-нибудь гордость.

— До завтрашнего дня я совершенно свободен, веди, — ответил я и шагнул следом за ней.

Мне было крайне любопытно, чем же работы Гвиневры так сильно полюбились маме. Даже узнав, кто такая Гвиневра По, и какие обстоятельства свели нас вместе, мама продолжала сходить с ума от ее творчества. Именно это стало единственной причиной моего желания увидеть все самому.

Даже зная, что он ничегошеньки не соображает в искусстве, я все равно нервничала. Я тряслась каждый раз, когда демонстрировала другим свои работы. Мое творчество — это часть меня самой. Каждый раз, выставляя свои работы на суд публики, мне казалось, будто бы на всеобщее обозрение выставлена моя душа. И если публика отвергнет их, она не примет и меня.

— Добро пожаловать, леди Гвиневра. Не ожидал сегодня увидеть вас здесь.

Мистер Д’Амур, владелец этой галереи и нескольких других по всему миру, опираясь на деревянную трость, встретил нас у входа. Это был невысокий, горбатый, загорелый мужчина из французского городка Ле-Ман. Его лицо было испещрено морщинами такой же глубины, как Гранд-Каньон. Он стал в своем роде моим наставником, одним из первых, кто поддержал меня, и единственным человеком, который категорично отказался называть меня коротким именем Гвен.

Обняв его, я ответила:

— Зашла на минутку, хочу показать свои работы моему личному критику.

— Критику? — удивился он.

Я отодвинулась, чтобы он смог увидеть Илая, вставшего позади меня с заложенными за спину руками и внимательно разглядывающего на потолке сменяющие друг друга фотографии людей разных рас и народов, которые махали рукой в камеру или показывали знаки «мира» и «ок».

— О! — возмутился Илай, когда я толкнула его локтем в бок, чтобы он обратил на нас внимание.

— Илай, Мистер Д'Амур. Мистер Д'Амур, Илай Дэвенпорт.

— Только мужчина без сердца может оказаться критиком леди Гвиневры По, — похвалил меня Мистер Д'Амур.

Я кивнула в знак согласия.

Голубые глаза Илая коварно блеснули, а губы сложились в ироничную улыбку.

— Леди Гвиневра По? Кажется, вы оба достаточно дружны? Так не думаете ли вы, что можете быть слегка необъективны?

— Давайте посмотрим, останетесь ли вы при своем мнении после осмотра выставки? — ответил ему мистер Д’Амур, когда один из сотрудников подошел к нему. — Пожалуйста, не торопитесь. Имейте в виду, расстановка полотен еще не закончена, — добавил он, уходя.

— Спасибо! — Я помахала ему вслед.

— У тебя просто одержимые фанаты. А если мне что-то не понравится, меня закидают камнями? — Илай приступил к осмотру выставки.

— Сделай так, чтобы тебе все понравилось.

— Ты требуешь слишком многого, леди Гвиневра, — добавил он издевающимся тоном. — Ну что ж, пожалуй, начнем мое просвещение.

Закатив глаза, я подошла к началу галереи. Потолок был низким и куполовидным, что выгодно оттеняло фотографии, размещенные здесь. Свет мягко рассеивался на снимки и хорошо освещал картины. Пол был черным и таким блестящим, что я могла увидеть в нем свое отражение. Прежде чем подойти к первой картине, зрителям предлагалось надеть наушники.

— Хм, — Илай сделал шаг назад, рассматривая мою первую картину и поглаживая при этом подбородок.

Я схватила наушники и надела их ему на уши.

— Не пытайся понять, просто смотри на них… молча, пожалуйста.

Он настоящая заноза в заднице!

После длительной тишины в наушниках зазвучала музыка. В первые несколько мгновений мне показалось, что я оглох и не могу слышать себя. Постепенно мягкая мелодия полилась мне в уши.

Гвен взяла меня за руку, и мои глаза немедленно сфокусировались на наших соединенных вместе руках. Закатив глаза, она отпустила мою руку, показав в сторону следующей картины.

Когда я подошел туда, то заметил, что музыка изменилась и стала громче. Я посмотрел на Гвен. Она кивнула, будто бы прочитав мои мысли.

Музыка менялась в зависимости от того, на какую картину я смотрел. А это забавно! Мысли в голове заструились против моей воли. Краем глаза я заметил ее насмешку и постарался сохранять невозмутимое выражение лица, медленно переходя к следующему полотну. Здесь я остановился и отошел немного назад, чтобы проверить, будет ли музыка меняться снова. К моему удивлению, да, музыка тут же поменялась. Гвен, вставшая позади, шлепнула меня по руке, тем самым привлекая внимание к картинам. Я снова сосредоточился.