— Ни к кому. Ко мне, в крайнем случае. Не знаю, в курсе ли вы, но это мой домашний номер.

Я едва не подпрыгнула от радости. Капрал разговаривал со мной до того необычно, что во мне уже пышным цветом расцветала надежда. А как насчет разглашения служебных тайн? Если хорошенько постараться...

— А не заглянуть ли мне к вам на огонек? — спросила я сладким-пресладким голоском.

— Прямо сейчас?

— А почему бы нет? Судя по номеру телефона, вы живете где-то в Мокотове?

— Так точно. На Селецкой.

— Через пять минут я у вас.

— Ладно. Только ненадолго. То есть, прошу прощения... не хочу показаться невежливым, но мне с утра на службу.

Ровнехонько через шесть минут я уже звонила в дверь его квартиры.

Квартира Гурского в точности походила на ту, от которой я тысячу лет тому назад нашла мужество отказаться, решив, что с двумя детьми и мужем там просто не помещусь. С той лишь разницей, что та квартира была двухкомнатная, а эта — на полкомнаты меньше. Полторы комнаты и кухня. Если, конечно, эти кроличьи клетушки можно назвать комнатами.

Гурский принял меня на уровне. На кухне шумел чайник, кофейные чашки уже стояли наготове. Как и кофе.

— Ничего себе «ненадолго», — произнесла я с упреком.

— Чашки-то маленькие, — смутился Гурский. — Была бы поллитровка — посидели бы подольше.

— Так ведь закуска нужна. Огурцы, еще что-нибудь. Ну ладно. Спасибо, сахару не надо. Так что скажете?

— В общем, это служебная тайна, — помедлив, произнес Роберт. Тон его был мрачен и решителен.

Вот холера. Угадала!

— Так что вы уж, пожалуйста. Хотя меня так и так разжаловали, а в вас я вижу союзника. Авария инсценирована, все второпях, машину подожгли изнутри, потому и взрыва не было. В крови у покойного алкоголь, зато в желудке — ни капли. Значит, вкололи, трюк известный. Дорожный столбик чистенький как слеза, никаких микроследов. Вы все вовремя погасили, еще немножко — и вообще не подкопаешься. Сгоревшая жертва — все концы обрублены. Кто-то его убил, но следствия не будет.

Дар речи ко мне вернулся довольно быстро.

— Значит, опять убирают неугодных начальничков. Мы это уже проходили при смене строя. Даже немножко раньше. Кто это болото пробовал всколыхнуть, тот сразу попадал в автокатастрофу. Или сердце не выдерживало. А теперь что изменилось? Минуточку... внешняя торговля? Опять какую-то гадость покупаем?

— И не одну, — с горечью ответил капрал. — И продаем по-дурацки. Да вы сами знаете!

— В общих чертах, как и все. Впрочем, нет, думаю, я меньше знаю, поскольку политикой не интересуюсь.

Я порылась в памяти, хотя надежды было мало. Глаза б мои не глядели на наш финансово-экономический бардак! Я уже слышать о нем не могла, не то что читать. Хотя была одна сфера деятельности, в которой я разбиралась неплохо.

— Вот если бы речь шла о лошадях... — начала я и тут же сообразила, что познания мои носят несколько односторонний характер. — Понятия не имею, как она функционирует, эта самая государственная администрация на высшем уровне, где там кто-то решает за тебя, а где полная свобода действий. Сельское хозяйство, животноводство, финансы, торговля... Все эти министерства и агентства... Только в торговле лошадьми одно воровство, мошенничество, швыряние денег на ветер и головотяпство. Преступная система.

— И если бы, — живо подхватил капрал, — какой-то чиновник попытался вмешаться...

— То этому чиновнику не только крылышки, но и горлышко подрезали, не сомневайтесь, — холодно произнесла я.

Капрал уставился в окно. Глаза у него сверкали, хотя ничего такого особенного за окном не было, обыкновеннейший дом по ту сторону улицы.

— Сами видите, — сказал наконец Гурский таким тоном, словно вывел меня на чистую воду. — Такое не по плечу поганенькому хулигану или мелкой шпане, это долговременная акция по запугиванию противника. Как вы думаете, из-за чего меня разжаловали? Я ведь как дурак подкапывался под систему. А у этих людей оказались длинные руки. Но я уже поумнел.

Последние слова прозвучали как-то зловеще, еще больше распалив мое любопытство. Неужели этот молодой капрал собирается создать организацию по сопротивлению системе? Так, что ли?

И я спросила его об этом прямо.

— Нет, — ответил Гурский. — У меня не тот уровень, не те связи. А жалко... Потрясти бы хорошенько чиновников. Только для этого придется сменить профессию. Ведь методами мягкого убеждения тут ничего не добьешься.

— Почему? — не согласилась я. — Мягкость — она тоже разная бывает, ведь так? Машину изуродовать, небольшой пожарик на вилле устроить, украсть какую-нибудь мелочь... Небольшое телесное поврежденьице... — От возбуждения я едва могла усидеть на месте. — И смотрите-ка, сразу двух зайцев убиваешь при таком подходе. Во-первых, перед прокурором встает дилемма: преступники устроят ему секир-башку, если он дело до суда доведет, а начальник попрет с должности, если он преступников отпустит. Есть прокурору о чем задуматься. И во-вторых: мошенник занервничает, засуетится, со страху, может, от какой махинации и откажется. А может, и третий заяц нарисуется на горизонте: глядишь, и внесут изменения в уголовный кодекс...

Капрал усмехнулся:

— Вашими бы устами да мед пить. Я-то хотел только попробовать. Вдруг вы кого такого знаете. То есть лично вас я бы на преступника натравливать не стал...

— А я бы с превеликим удовольствием натравилась. Если б была в состоянии.

— ...но вы бы могли хоть наводку дать. Или что-то в этом духе. Такой-то занимается тем-то. Вы же наверняка в курсе, кто там наверху мерзавец, а кто — честный...

Я тяжко вздохнула:

— Если бы. Я не тот человек, который вам нужен. Политика мне чужда, я даже не знаю, кто у нас сейчас премьер. Мне кажется, все они порхают с должности на должность, даже в глазах рябит. Лично мне знаком только один чиновник высшего ранга, но он как раз порядочный человек и нам не подойдет. К тому же он непробивной. Слишком мягкий по характеру. Что касается всего остального, могу оказать содействие только на интеллектуальном уровне. Лет пятнадцать назад я бы с радостью пошла в заговорщицы. Теперь же на эту роль уже не гожусь. Особенно если придется бегать по лестницам вверх-вниз.

— Можно воспользоваться лифтом, — неуверенно бормотнул капрал.

— А вдруг лифта нет? Нет, здесь нужен кто-то помоложе. Но вообще вы правы: активный протест — единственный эффективный метод борьбы с разгулом преступности. Никакого непротивления злу. Никакой болтовни.

Толку от нее... не хочу выражаться. Только око за око, зуб за зуб. Высоким чиновникам очень не нравится, когда их бьют по морде. Это вам не бандюки, для которых мордобой — дело житейское.

— Это смотря какой мордобой, — мрачно буркнул капрал.

— Ну конечно, — согласилась я. — Ножка — хрясь, ручка — хруп, глядь, а здоровье- то уже не то. Родное здравоохранение нам поможет, говорите? Где это видано, чтобы они ножку вылечили как надо.

У капрала явно потеплело на душе.

— Так вы считаете, что индивидуальный террор оправдан?

— В определенных обстоятельствах — несомненно!

— А вот мой приятель историк считает, что свято место пусто не бывает, систему не переломишь, надо ждать, пока ситуация не созреет и не взорвется сама...

— Ерунда! Преступление задумывает и совершает человек. Конечно, преступник подбирает себе сообщников, помощников, организует их, но без него, без конкретной личности, все остальные ничего не стоят. Все в руках человека. Без талантливого архитектора красивого здания не получится, как бы строители ни лезли из кожи вон. У плохого режиссера фильм провалится, какие бы замечательные актеры в нем ни играли. Все, пора меня заткнуть, а то я никогда не остановлюсь.

— Ну зачем же затыкать. Продолжайте, продолжайте. Я прямо заслушался.

— Нет-нет, а то еще лопну со злости. Так вот, все зависит от обстоятельств. И они сейчас на нашей стороне. Если закон не работает, если правосудие охраняет преступников за счет их жертв, если законодатели...