Она повернула к нему заплаканное лицо. Он еще не видел у нее таких счастливых глаз.

— Ничего так не хочу! Слово даю, ни единого упрека не услышишь!

Он, озадаченный, отодвинулся.

— Тебе, кажется, муки захотелось? Тоскуешь по страданиям?

Она покачала головой.

— Не муки! Не хочу страданий, верь мне. Но эти легкие удовольствия — душу воротит! Пусть трудно, пусть — переживу… Но серьезного, Жора, настоящей жизни! В Москве удовольствий хватало. Ты не один, кто на меня заглядывался. А я уехала, и для чего? На голом камне, среди комаров, после тяжелой работы — те же развлечения? Как ты не понимаешь, здесь же нельзя так! Здесь надо все страшно по-серьезному, чтобы душа замирала!

— Серьезность мне и в колонии надоела. Теперь одного хочу — шуток.

— Делаешь-то ты серьезные дела, — заметила она.

— О чем по-серьезному не сказано, то — несерьезно.

— Может, поэтому ты опасаешься хорошего слова? Облапить, навалиться — всегда пожалуйста. Руки красноречивые, а язык отказывает.

— Чего тебе надо? — проговорил он, теряя терпение. — Объявить с дрожью в голосе, что ты единственная, поразительная, великолепная, необыкновенная красавица, чудное мгновение, сладкий миг, растянутый на целую вечность? Что только и свету мне во всем мире, что в твоем окошечке? Что одна цель в жизни у меня — бежать всюду за тобой?

— Да, — сказала она. — Что-нибудь такое, но не так грубо. А от тебя только и услышишь: «Вкусненькая моя, вкусненькая!» Словно кусок колбасы…

— Другие слова у меня не получаются. Не выпихиваются сквозь зубы. Такие уж зубы придирчивые — перекусывают ложь на корню.

— Лжи мне на надо. Я о правде говорю — чтоб за душу брало…

— Тогда послушай правду и не обижайся. До тебя у меня была не одна, сама понимаешь. Стало быть, каждой говорить, что она — единственная? Что я в нее втюрился и до последнего вздоха? Куры же обхохочут, пойми!

— Не хочешь ли сказать, что я у тебя на время, как и те, до меня? На время я не гожусь. Пробовала — не понравилось. Так что, если собираешься быть со мной, а бегать за всеми бабами, лучше нам разойтись до скандала.

— За всеми бабами не угонишься, — сказал он зло. — Их за миллиард на шарике — невпроворот. А закон такой: всех денег не переберешь, весь спирт не перепьешь, всех женщин не перецелуешь, а стремиться к этому — надо. Вот и буду стремиться, пока ноги держат.

Она вскочила и в ярости ударила ногой по костру. Горящие сучья и ветки посыпались во все стороны, к лиственницам взвился столб искр. На щеки Георгия упали первые капли дождя.

— Кобель несчастный! — кричала Вера с рыданием, — Уйди, чтоб больше тебя не видала!

Он насмешливо поклонился.

— Уйти могу. Куда только ты без меня в лесу денешься?

Тогда она кинулась с холма в чащу. Ошеломленный, он схватил пальто и поспешил за ней. В темноте Веры не было видно, лишь откуда-то доносился хруст веток. Ветер раскачивал деревья, вспыхнула молния и хлынул дождь.

— Вера! — кричал Георгий. — Вера, остановись! Ты же заблудишься, сумасшедшая!

Он нагнал ее минут через десять. Измученная и мокрая, она стояла у черной пихты, обхватив ствол. Георгий увидел Веру при вспышке молнии и побежал изо всех сил, чтоб не потерять ее, когда опять станет темно. Недалеко от нее он упал в грязь и, поднявшись, снова поскользнулся. Ветер несся стеной, дождь хлестал, как из трубы, вода рычала в траве, боролась с корнями, сносила упавшие сучья и хвою.

— Не смей дотрагиваться! — закричала Вера, когда он схватил ее за руку.

— Верочка, пойдем! — молил он. — Простудишься, глупая! Это же страшно — такой ливень!

— Оставь! Пусть простужусь! Я не хочу с тобой!

Ему удалось уговорить ее, она бросила спасительную пихту. Они шли в темноте, проваливаясь в ямы, наталкиваясь на стволы и колоды. Первый напор дождя схлынул, теперь он лил размеренно и обильно. Георгий одной рукой поддерживал Веру, вторую протягивал вперед, отыскивая дорогу. Во всех сторонах были одни метущиеся ветки и вода, она заглатывалась даже при вдохе. В отчаянии он снова выругался.

Через некоторое время Вера объявила, что дальше не пойдет, лучше уж на месте умереть. Он немного отошел и увидал вдали огни поселка. Вера не хотела верить, он потянул ее. Вскоре и она разглядела расплывающееся в толще дождя отдаленное зарево. Потом они выбрались на укатанную тропку. Ноги скользили на каждом уклоне, зато было ясно направление. Вера выдернула руку и шла за Георгием.

Добравшись до первого фонаря, она осмотрела себя. Платье было разорвано, все в грязи и мокрых листьях.

— Прекрасная память о хорошей прогулке, — сказала она горько.

— Верочка, — сказал он, — не надо ссориться.

— Уйди! — ответила она. — Исключи меня из миллиарда женщин, за которыми тебе надо ухлестывать! Не хочу, чтоб ты провожал дальше.

Он посмотрел, как она бредет к бараку, чавкая туфлями в раскисшей глине, и повернул в столовую. В гардеробе он долго очищал брюки и пиджак и, не дочистившись, пошел в зал.

За столиком сидело несколько человек, среди них Лена. Георгий с подносом направился к ней. Он сделал это по привычке.

Вражда, начавшаяся у них по дороге в Рудный, все более разгоралась. Лена ненавидела Георгия до того, что у нее вспыхивали глаза при встречах. Он из забавы подогревал эту беспричинную неприязнь. Лену сердила даже вежливость Георгия, он скоро открыл, что простое: «Здравствуйте!» выводит ее из спокойствия. Он стал переходить через улицу, чтобы кивнуть ей головой. В столовой он старался сесть с ней за один столик и изводил шутками.

— Вам места не хватает? — раздраженно спросила Лена. — Кругом свободно.

Она была в одном из своих модных платьев. Платье осунулось и потускнело, словно уставший человек, оно уже не подчеркивало своей нарядностью, что Лена некрасива. Лучше от этого Лена не стала. «Заносчивая уродина!» — хмуро думал Георгий.

— От ненависти до любви — один шаг, — сказал он. — Не кажется ли вам, Леночка, что вы как раз делаете этот шаг?

Она схватила тарелки и перебралась за другой столик. Он тут же забыл о ней. Ссора с Верой торчала в сердце, как шило. Он вяло жевал и думал, что был неправ, нужно говорить осторожней, выбирать выражения деликатней. Руками ошибаться простительно, языком — ни в коем случае! Любовь держится на словах, кто этого не знает? Теперь надо поправлять хорошим словом то, что напортило слово плохое. Я это сделаю завтра же, в воскресенье. Дождь перестанет, гнев утихнет — они снова — уже по-другому — погуляют в лесочке.

Успокоенный, он пошел спать.

Дождь лил, не переставая, всю неделю.

Лето свертывалось, осень расширялась, а новоселы с удивлением открывали, как много в их жизни зависит от погоды. Это было давно, еще до дедов, утраченное ощущение, теперь оно возобновлялось, первозданное и всеобъемлющее. Раньше погода была деталью, с ней считались, как с мелкой частью бытия, большего она не стоила: на дворе дождь, значит, влезай в калоши, снег — натягивай перчатки и доставай шапку, солнце и цветы, — кончено, можно в тенниске! Скажи кто, что у него плохое настроение из-за туч на небе, на него посмотрели бы, как на шутника. Погода не прорывалась в жизнь, ее отстраняли стены домов, электрические лампы, кино и трамваи, цветы на окнах, центральное отопление и газ. А сейчас на какой-то срок — главным в жизни стала погода. Светлана восклицала, поглядывая на мутноватое вечернее небо: «Ах, девочки, я не засну — завтра дождь!» С ней соглашались — да, похоже, дождя не избежать, как тут выспаться?

А погода не радовала. Жаркие дни сменились прохладными, засуха — дождями. Прежде мучил гнус, всякая крупная и мелкая мошкара. Но от гнуса имелась защита — накомарники, дым, полотенца и платки. От дождя спасения не было, он тек струйками по спине, томил ноги сыростью. Когда вечернее радио передавало на завтра: «Во второй половине дня — дожди», — было не до веселья.

В один из дней с утра над лесом проносились темные облака. Потом облака легли на деревья, и хлынул дождь. Игорь таскал с Лешей кирпичи, скользя по доскам. Леша упал и встал весь грязный. Он толкнул ногой носилки.