После снегоборьбы, продолжавшейся двое суток, все вышли на старые места.

Это был первый день работы на нормах, в полную восьмичасовую смену, без учебных занятий. В этот знаменательный день произошло несколько немаловажных событий. Утром исчез Миша. В столовой он завтракал со всеми, потом ушел в контору. Он возвратился перед обеденным перерывом и представился товарищам:

— Привет от нового редактора газеты! Теперь держите ухо востро, моя обязанность все упущения брать на карандаш.

Его поздравили — кто словом, кто тычком, кто рукопожатием, а сильный, как лошадь, Семен швырнул приятеля в снег. На Мишу налетели визжащие девушки и снова вываляли в снегу. Отплевываясь снегом, вытаскивая снежки из-за пазухи, из ушей и карманов, Миша весело жаловался:

— Совести нет, зачем же в нос? Теперь я до вечера не прочихаюсь.

— Дело это надо вспрыснуть! — кричал Саша. — Редактор, ставь тройку белоголовочки!

Миша предложил заменить бутылки тарелками.

— Ставлю на всех обед! Между прочим, сегодня в столовой бараньи отбивные.

Леша посоветовал пошабашить за три минуты до звонка, чтоб обогнать другие бригады, а то отбивных не хватит.

— С паршивого редактора хоть мяса кус! — доказывал он.

Таково было первое событие. А второе произошло вечером. Вася обошел рабочие места, измерял и промерял, записывал и высчитывал, а потом хмуро поделился результатами: наработали они сорок два процента нормы, пойдет дело и впредь так же — зарплаты на еду не хватит. У Семена все горело в руках, но и он только-только подобрался к девяноста процентам. Самая маленькая выработка оказалась у Светланы с Виталием, они и по четверти нормы не выполнили. Следующим шел Саша.

Игорь с волнением спросил Васю:

— А у меня? Сколько у меня?

— И у тебя скверно, но лучше, чем у Сашки. Тот трудится между часовыми перекурами. Сорок восемь у тебя, Игорь.

Никто не ожидал, что норма так недосягаемо высока. На бумаге и на занятиях все выходило просто, столько-то штук кирпичей, столько-то рассчитанных, неторопливых движений — и норма схвачена! В газете строительства, да и во всех газетах, писали лишь о тех, кто перевыполняет нормы, этих людей было множество. Со всех сторон неслись потоки перевыполнений, трудно было допустить, что попадаются неумельцы, не добирающиеся и до половины задания.

Саша, задетый замечанием о перекурах, потребовал, чтобы Васю проверил знающий человек.

— Окончательно установит прораб! — утешил его Вася. — И можешь не сомневаться, скорректирует в сторону уменьшения. Я и так старался, чтобы вышло побольше!

Одного Семена не ошеломили результаты.

— Муха виноват! Сколько провозились — качали, закапывали в снег… Завтра пойдет по-иному:

В этот вечер Светлана возвращалась из столовой с Виталием и Лешей. Они рядышком шагали по очищенной от снега улице, уже не надо было трусить гуськом по узенькой дощечке.

Светлана сказала грустно:

— Как я сюда не хотела! Если бы не стыдно перед отцом, завтра уехала бы. Видеть не могу эти бараки!

— Раньше — лесная жуть, теперь — отрезаны снегами, — поддержал Виталий. — А в будущем — норма задавит, как петля. Мне предков не стыдно, этот народ простит, а двор у нас старый, крепость просто, и друзей там — страх! Обхохочут до косточек. Не будь этого, я тоже бы — алло, и поминай как звали!

— Аванс мы брали — возвращать надо! — заметил Леша.

— Это не проблема! А предки на что? Последнее продадут, чтоб спасти! У тебя кто?

— Все, кто требуется… Мать с отцом, бабушка.

— Ну, так в чем же дело? Крикнуть им телеграфно «SOS». Или неудачный подбор родителей? Тоже распространенная болезнь.

— Родители у меня, что надо, тебе бы таких! Но не считаю, что нужно бежать, вот мое мнение.

Виталий прищурился.

— Не мнение, а внушение. Ты Ваське в рот глядишь: что он изречет, то и ты поддакнешь.

А Светлана пожаловалась:

— Мне папа не откажет, если попросить. Но ужасно не хочется. Папа думает, что я без него пропаду, а я решила — ни за что не пропадать!

Георгий надеялся, что Вера одумается. Время работало на него. Лето превратилось в осень, осень холодела с каждым днем — скоро, скоро по снегу поползут на мягких лапах морозы! В эту пору особенно чувствуется одиночество. Придет, придет Вера извиняться за грубость! О своей грубости Георгий не вспоминал. Все парни в его кругу так поступали: кому не известно, что рассиропливаться с девушками не надо — враз окрутят! «Ладно, ладно! — размышлял Георгий после ссоры. — Моя будет сверху, погоди! И, может, до загса дойдет, не зарекаюсь. Но только сам я это надумаю, а не по твоему приказу. Вот так, и точка!»

В ожидании скорого примирения, он с головой уходил в работу. Он часто спускался под землю, ему нравились и низенькие ходки, пробитые в сплошном диабазе, и широкая штольня с лампами дневного света, и уклоны, и квершлаги — он мог часами блуждать по руднику, все было захватывающе непривычно и интересно. А самым непривычным и радостным было то, что всюду его ожидали с нетерпением, везде искали его помощи: при каждой поломке механизмов вызывали его, никому даже в голову не приходило, что он с чем-то может не справиться. Прошел месяц, за ним второй — Георгий про себя не переставал удивляться повороту жизни, хотя именно этого поворота искал и ради него покинул столицу. В Москве его старание никого не поражало, а любое лыко аккуратненько вписывалось в строку. Еще никогда Георгию не дышалось так легко. Он выходил на работу раньше всех, шел не торопясь — впереди, с доски почета, подмигивала наспех намалеванная его собственная насмешливая рожа, парень что надо! Он любовался своим портретом, вспоминал Веру: «Вот он я, такого не бросают — дудки, придешь!»

Но Вера упрямо не приходила. С обидой и недоумением он, наконец, понял, что для нее мало значили и окруживший его почет, и то, что все наградные и премиальные списки открывались его фамилией, и то, что в получку ему выдавали больше, чем любому другому новоселу, чуть ли не в два раза больше, чем зарабатывалось в Москве. Она хотела иного, он знал, чего она хочет, и злился — не так, — не так надо этого добиваться, с другими, пожалуй, так можно, за всех он не поручится, но с ним — ни в коем случае!..

Как-то вечером Саша сказал ему:

— Ты, выходит, полностью получил у Верки отставку?

Георгий отложил газету, где упоминали среди других примеров отличной работы его высокие производственные показатели, и посмотрел на Сашу.

— Откуда взял эту глупость?

— Да, глупость! Говори тоже! Все знают. Ого-ого, вот бы в Москву написать!

— Может, переведешь свое мычание на человеческий язык? Что написать? Кому? О чем? Выпусти вторым популярным изданием со списком опечаток!

— Не опечатка, а факт. Верка твоя каждый вечер с Мишкой, а вчера пропадали в лесу — и снега не побоялись!

Георгий снова взялся за газету. Замечательная статья потеряла три четверти своего интереса.

— Подглядывать, что делают соседи, стыдно, за это в угол ставят.

Саша ухмыльнулся.

— Меня поставят, а тебя обставили.

— Запомни на будущее, Сашок, еще не родился тот, кто меня обставит. Просто сам я разъяснил на пальцах, что депутат семейного совета или дурак поневоле из меня не получится. Муж-герой — не моя стихия.

Спокойствия его хватило лишь на отпор брату. Георгий знал, что Миша ухаживает за Верой, они часто танцевали в клубе. Но чтоб стали уединяться в лес — нет, тут что-то не так! Вчера как раз забушевала первая, пока еще теплая метель, что же, они шлялись там в снежной завирухе? На Веру мало похоже, чтоб она не посчиталась с погодой, другой такой мерзлячки не сыскать, вранье все это, вранье — Сашкины разговоры! Кто-кто, а солдат мне не соперник, рылом не вышел! На время Георгий успокоился, потом тревога возвратилась. Он понял, что надо первому искать примирения.

Прогулка в снегопад по лесу даром Вере не прошла — она слегла. С наступлением зимы она часто прихварывала. На этот раз Веру хотели положить в стационар, она не далась, чтоб не «разбаливаться», как объясняла Наде. Георгий отпросился на руднике и пришел днем, чтоб не помешали разговору. Вера вздрогнула и приподнялась на кровати, когда он вошел.