Лихо обогнув широченный проезд, машины затормаживали у самого здания вокзала, где в обычное время располагалась стоянка такси, перенесенная сегодня в сторону. Парни и девушки выпрыгивали, не дожидаясь, пока спустят борта, вслед им летели чемоданы и тюки. Затем начинался кросс от стоянки к перрону — веселая толпа с криком пробивалась сквозь плотный поток москвичей, торопившихся за город.

— Словно на пожар! — бормотали иные дачники, оттесненные с тротуара на мостовую или придавленные к стенам вокзала. — И для чего — раньше расписания поезд не уйдет!

— Торопятся! — говорили другие. — Нетерплячка бьет. Молодцы, ребята, с такими не пропадешь!

На перроне приехавших встречали родные и друзья. Чемоданы бросали под ноги, начинались поцелуи и объятия. У некоторых вагонов возникали заторы — кучки провожающих загораживали проходы, их отталкивали чемоданами и локтями.

Первыми в купе врывались провожатые с вещами, посередине двигался завербованный с цветами или пакетом фруктов, шествие замыкали родные. Опытные проводники, дежурившие у дверей, билетов не спрашивали. Зато представители строительств, держа в руках списки завербованных, отмечали галочкой, кто явился. Представителей этих было столько, что, собравшись в круг, они сами могли создать порядочную толкотню — двадцать пять районов Москвы посылали своих избранников, в каждом из райкомов сидело по пять-шесть вербовщиков.

Среди других прохаживался озабоченный Дмитрий. Со специальными составами отправлялись — по одному из представителей от каждой стройки — начальники эшелонов. Они везли списки, документы, походную аптечку и деньги — на непредвиденный случай. В сегодняшнем составе начальником эшелона Рудного был Дмитрий, У него не все ладилось. По списку полагалось прибыть шестидесяти двум человекам, в наличии было пока пятьдесят три. Хуже всего было то, что отсутствовали трое, завербованные самим Дмитрием, — братья Внуковы и Лена Никитина. Внуковы обещали приехать прямо на вокзал, а Лена как в воду канула.

Неподалеку от Дмитрия стоял провожающий с букетом красных роз. Он появился здесь одним из первых, прислонился к столбу и ни разу не сменил места. Дмитрий сперва залюбовался его великолепными розами, потом присмотрелся к нему самому — они раза два столкнулись взглядами. Провожающий был молод, хорошо одет, крутой нос делал его лицо угрюмым и жестким, это впечатление смягчалось выпуклыми серьезными глазами, забронированными массивными очками.

Когда в толпе показалась Лена, оба они так согласно двинулись к ней, что ударились плечами.

— Простите, — сказал провожающий, отступая.

— Нет, ничего, — ответил Дмитрий и обратился к Лене: — Я уже опасался, что вы не явитесь к отходу.

— А вы бы иногда взглядывали на часы, — сухо посоветовала она. — У вас бы, по крайней мере, еще полчаса не возникало такого опасения.

Дмитрий отметил строптивую девушку в списке и поспешно отошел. Лена, разговаривая с ним, смотрела на стоявшего позади провожающего.

— Николай, ты здесь? — сказала она. — Как ты узнал о моем отъезде? И почему ты пришел?

— Прежде всего, возьми цветы. — Он протянул букет.

— За цветы спасибо. Ты не отвечаешь на вопросы.

— Узнать о том, что ты уезжаешь, было не так уж трудно. Я спросил себя: какая самая большая глупость из всех, что ты можешь сделать? И ответил: бросить интереснейшую работу и уехать из столицы в дикие леса. После этого легко было сообразить, куда ты пойдешь и где тебя искать. А явился я, чтобы сказать, что твой поступок — безумие.

— А это уже мое дело.

— Да, конечно… Советов ты не признаешь.

— Нет, почему же? Иногда признаю. Что ты еще мне скажешь?

— Собственно… Нет, больше ничего.

— Тогда прощай!

Она повернулась, не подав руки, и пошла к вагону. Он догнал ее и остановил.

— Лена! Послушай, так же нельзя. Пойми, мы расстаемся!

— Очень рада, что ты, наконец, это сообразил.

— Будь хоть немного благоразумна. Честное слово, я не понимаю!.. Спроси других, если мне не веришь…

Она оборвала его:

— Николай, это пустые разговоры. Если ты собираешься убеждать меня остаться, то не трать труда. Я решила уехать и уеду.

Он наконец справился с волнением.

— Хорошо, уезжай! Удерживать тебя могу и не смею. Но на прощание скажу одно — ты скоро разочаруешься. Тогда ты напишешь мне, я знаю..

— И, может быть, попрошу прощения?

— Ты напишешь мне… Я буду ждать тебя, Лена, честно буду ждать. Я забуду твои нелепости. Но я поставлю одно условие — знай это!

— Я спрашиваю: мне придется просить прощения?

— Да, именно это! Такое мое единственное условие — ты попросишь прощения! А теперь до свидания!

Он торопливо удалялся, расталкивая встречных. Она швырнула вслед букет, розы перелетели через его плечо, упали под ноги — он не обернулся. Милиционер и прохожие кинулись поднимать рассыпавшиеся цветы.

— Девушка! — крикнул милиционер уходившей Лене. — А ваши розы?

— Возьмите их себе! — раздраженно ответила Лена. До отхода поезда осталось минут двадцать, когда к перронным воротам, куда обычно не разрешают подавать машины, подъехало два «зима». Из первого вылезли братья Внуковы в новеньких костюмах и коверкотовых пальто, три девушки и парень, из второго — другие провожающие с вещами и музыкой.

Георгий сунулся платить за такси, но его оттащили за шиворот приятели.

— Тебя не касается! Командуй, куда идти. Подавай свой вагон!

Они двигались процессией — впереди наигрывающий гармонист из провожающих, за ним разукрашенные, как женихи, Внуковы с цветами, после них — остальные. В это время, словно встречая их, заиграл выстроившийся на перроне духовой оркестр одного из заводов. Две девушки из свиты Внуковых с визгом и пришлепыванием прошлись плясом по перрону, их тут же поддержали парни. Внуковы продвигались среди смеха и аплодисментов, а с боков и впереди несся в танце хоровод знакомых и незнакомых, одинаково веселых людей. Милиционеры дружелюбно наблюдали за пляской, многие, что были помоложе, сами с удовольствием приняли бы участие в этой завирухе, если бы находились не на службе.

Георгий увидел Дмитрия и закричал, размахивая букетом:

— Вот они — мы! Слышал — музыкой встречают! Соображают товарищи из оркестра, к кому какой подход.

Он первый из компании полез в вагон, за ним перли с криками другие. В вагон, вмещавший около семидесяти человек, к этому времени набилось не менее четырехсот. Было душно, тесно и шумно. На лавочках сидело по семь и восемь человек, в проходах толпились. Кто-то кричал: «Товарищи же, да освободите помещение, попрощаетесь через окна!» Но каждому казалось, что если не в вагоне в последний раз обнять отъезжающего приятеля, то не будет настоящей сердечности. Георгий шлепал букетом по головам и весело твердил:

— Посуньтесь на полтинничек! Еще на пятачок. Гражданка, разрешите проскочить у вас под мышкой. Виноват, девушка, вы стоите на моей ноге. Ты, с носом, спрячь бока в карман.

На перроне Суворина обнимала сына и наскоро снабжала его последними наставлениями:

— Игорек, не пей! Там у вас пьянки, а ты не пей. Книги, все хорошие, новые, которые будут выходить, вышлю. А теперь иди, милый, я боюсь, что ты отстанешь.

— Ничего, мама! Я успею.

— Нет, иди, иди! — твердила она, отталкивая и не отпуская его. Ему тоже было трудно расстаться, он не оставлял ее руки.

Девичий голос оглушительно объявил в четырех репродукторах, что до отхода поезда осталось пять минут. На перрон из вагонов хлынуло двенадцать человеческих рек. Игоря с матерью оттеснили к другому краю платформы. Замирая от страха, Суворина следила, как он энергично работает локтями, пробивая дорогу к поезду. Он встал на подножке рядом с проводницей и замахал матери кепкой.

Вдоль состава забегали милиционеры и железнодорожники, следя, чтобы никто не зацепился за поручни я стенки. В эту последнюю секунду один из провожающих надумал еще разок поцеловать друга, примостившегося, как и Игорь, на ступеньках. Он рванулся мимо милиционера, но попал не на лесенку, а между вагонами и исчез внизу, не крикнув. Вопль в толпе был покрыт свистками милиционеров. Дернувшийся было поезд остановился. К месту происшествия кинулись милицейский майор и начальник поезда. Провожающий был извлечен. Он стал отряхиваться.