Да, война ведётся в разных измерениях — радиовойна, противостояние брони и моторов, война в глубинах и в высях, война воли и разума. Но мало кто в мире сейчас осознаёт, что человечество стоит на пороге создания новых фантастически мощных видов оружия. Немногие могут представить себе те невероятные возможности, которые откроет перед армиями способность хоть в малой степени управлять климатом! Метеовойна! Могущество держав, овладевших подобным оружием, обретает глобальный, планетарный масштаб. И я горжусь тем, что закладываю «ледовый фундамент», — позволю себе использовать именно такое словосочетание, — в могущество моей Германии. Кто знает, а не является ли скромная метеорология вместе с гидрографией и гляциологией тем передовым рубежом, за которым откроется возможность создать небывалые боевые средства, то непостижимое, которое сейчас трудно спрогнозировать? Вряд ли Эрслебен и Фогль задумываются над этим. Мальчишки! Для них всё понятно и просто. А для меня? Кто знает?..

Я много чего мог бы сказать по этому поводу, но сейчас не время — надо идти снимать замеры вместе с моей «правой рукой» лейтенантом Тумой. Позже я ещё вернусь к этому, а сейчас необходимо переключить мозг на будничное. Дисциплина мысли — вот главное завоевание немецкой нации».

Выгрузка подходила к концу, и Щербо едва успел рассмотреть окружавшие их серые гранитные скалы, как ветер резко усилился. Он свирепо срывал снег с широкого плато в глубине острова, за каких-то полкилометра от места высадки. Зазмеились в воздухе снежные протуберанцы, затянув горизонт пульсирующей белой мглой, резко потемнело. За несколько минут снежный хоровод разошёлся не на шутку, выедая глаза и сбивая дыхание.

На санях-волокушах они еле-еле успели выволочь на берег, подальше от прибоя, немногочисленные тюки.

— Выше, выше давайте! — перекрикивая ветер, подгонял старшина. — Иначе снесёт!

Груз расположили на небольшой ледяной площадке, возвышавшейся над уровнем залива метров на пять. А совсем рядом бугрились горы воды, размывая берег и перекатывая, словно лёгкую гальку, обломки льда.

— Ну и место! — прокричал в самое ухо Щербе Байда.

...М-да, угрюмо и жутко неуютно, срочно необходимо укрытие! Справа в кипящей пене скалистый частокол с выветренной ноздреватой хрупкой корой, будто гнилые зубы какого-то чудовища, чуть дальше — длинная заснеженная коса. Слева — язык небольшого ледника.

Ещё до того, как колючая снежная завеса застила окружающий мир, Щербо успел заметить на морене какую-то постройку. Немцы! За полкилометра... Сердце заколотилось. Времени распаковать тюки и установить три палатки совсем не оставалось, да и обустраивать лагерь под носом у противника, если он здесь, смысла не было. Искать какое-то природное укрытие во время пурги бессмысленно. А без укрытия — никак нельзя, замёрзнем. Выходит, выбора нам природа не оставила. A если в хибаре немцы, то заметили ли они нежданных гостей? На пост что-то не похоже, они бы расположили его гораздо ближе к берегу и правее, у подножия вон тех приземистых скал. Там намного удобнее и обзор прекрасный: всё как на ладони, включая противоположную сторону косы. Но если это не пост, тогда что?.. Ворваться и захватить врасплох?

«Недавно в глубокую трещину свалился один из солдат. Мы вытащили бедолагу, но он уже не дышал. Я написал в рапорте всё, как было, — несчастный случай. Хотя, как по мне, лучше бы он погиб от пули как солдат. Погибнуть от несчастного случая, пусть и «при выполнении боевого задания» (старался смягчить формулировку) тогда, когда тысячи гибнут от огня и железа, как-то унизительно. В этом есть нечто постыдное для воина, для нации, чёрт побери!»

Ветер безжалостно рвал старые доски их случайного пристанища, от чего избушка метеостанции, брошенная немцами, едва не разваливалась. Немцы покинули остров, видимо, ещё прошлым летом, и, скорее всего, второпях. На это указывали беспорядочно разбросанные металлические столитровые бочки из-под соляры, наполовину вмёрзшие в лёд, и клочки каких-то бумаг и скомканной фольги на прихваченном изморозью дощатом полу; у дверей горка стрелянных гильз, а в углу — ржавая ложка, осколок зеркала...

Эти пятьсот метров стоили им немалых усилий. За считанные секунды вокруг них сомкнулся неистовый белый полог. Каждый едва видел спину впереди идущего и спешил ступать след в след, ибо остервеневшая метель быстро всё заметала. Двигались пригнувшись, время от времени падая на отполированную ветрищем холодную поверхность. На какой-то миг Щербе показалось, что они сбились с пути, пройдя мимо хижины. Это было бы вовсе не удивительно, в этой снежной беспросветности можно было проскочить цель на расстоянии метра, не коснувшись стен. К счастью, Байда, который был «поводырём», держался направления на удивление точно, и они чуть было не врезались лбами в заледенелые доски.

Сразу же неторопливый здоровяк Пётр Чёрный и рассудительный норвежец Гаральд начали «раскочегаривать» проржавевшую, в окалине, печь. Щербо заметил, как начали таять льдинки в обледенелой бороде Гаральда, до той поры серебрившие его и без того седые волосы. А ведь ему лишь тридцать. Почти ровесники...

После оккупации Норвегии рыбак Турольф Кнутсен на собственном боте приплыл в Мурманск, желая вместе с русскими сражаться с оккупантами его страны. Он родился в провинции Финмарк, и его знание местных условий было для группы чрезвычайно полезным. Так он стал «Гаральдом» и сейчас терпеливо и старательно колол дрова для растопки.

Автоматы вынесли в тамбур. Каждый знал, что холодный металл, если его внести в тёплое помещению, быстро запотеет, а потом, стоит лишь вынеси оружие на мороз, оно столь же быстро замёрзнет. Только Джафар, сидя в углу, аккуратно протирал прицел снайперки загодя припасённой сухой фланелью.

— Джафар, а это правда, что у вас, киргизов, есть блюдо под названием «кавардак»? — вроде бы невинно спросил Назаров.

Акжолтой Ишенов, он же Джафар, молча кивнул и сосредоточенно продолжал заниматься своим делом.

— А ты говорил, воздуха мало... — вместо Джафара откликнулся Чёрный, переворачивая заржавевшие колосники.

— Это Гвоздь, а не я... Да, унылая землица нам попалась... — непривычно тихо отреагировал Назаров.

«Да уж, переход от душной тесноты подводной лодки к леденящим вихрям был чересчур резким. Да и расставание с «большой землей» ещё не улеглось в душах, тысячи миль и бескрайние ледовые поля отделяют нас от людей. Будто на другой планете. А фашисты, возможно, уже отмечают нас на своих картах...»

Дежурить в холодный тамбур пошёл Гвоздь, которого старший лейтенант Байда подловил на фразе, сказанной Гвоздём при входе: «А что? Как по мне, так лучше сидеть на замёрзшей воде, чем в Сахаре». Конечно, часового ставили больше «на всякий случай», в такую метель не стоило ожидать чьих-то визитов, но если уж забредёт к их прибежищу какой-то вражеский солдат, — хороши же они будут, когда он ввалится в тамбур и сразу станет владельцем тринадцати автоматов и снайперской винтовки. Ну, с одним, скажем, можно справиться и голыми руками. Даже с группой... Но зачем испытывать судьбу?

У ефрейтора Гвоздя было бурное приблатнённое прошлое бывалого шоферюги. Большой любитель перемены мест, флирта, всяческих новых впечатлений, бог знает отчего до беспамятства любивший сгущёнку и свой кинжал. Кинжал трофейный. Гвоздь его лично снял с убитого в рукопашной финна. Ножны из оленьей шкуры саамской работы, на лезвии гравировка: «Мёртвый враг не перехитрит». Раз за разом Гвоздь, ласково поглаживая ножны, смотрел на кинжал с тёплым прищуром и приговаривал: «А что? Главное — тихо, без шума... Чирк, и нет фашиста». После чего его взгляд становился сосредоточенным, хищным.

Сейчас Гвоздь без энтузиазма ответил: «Есть»! — а про себя пробурчал:

— Если откину копыта, прошу описать в некрологе все мои выдающиеся заслуги, а также указать, что покойник был тихим, смирным парнем. — Подышал в рукавицы и вышел в тамбур.