Трое суток стонала земля на пути движения танковых колонн. К исходу 10 июля части танковой бригады заняли оборону на рубеже Веселый, Прохоровка.

К 11 июля противник стянул под Прохоровку мощную группировку войск, влив в нее около семисот танков, часть из которых успела прорваться по лощине между железной дорогой и рекой Псел, кирпичному заводу на юго-западной окраине Прохоровки.

С рассветом 12 июля легкий парок курился над голубой ленточкой реки Псел. По-мирному тихое безоблачное небо обещало хороший летний день. В садике, недалеко от КП командарма, мирно попискивала какая-то пичуга.

Но вдруг со стороны Белгорода донесся еле слышный рокот моторов. Он быстро нарастал, раскалывая тишину, и скоро превратился в сплошной ревущий гул. Несколько десятков фашистских бомбардировщиков волнами шли на наш передний край. А высоко над ними в безоблачном небе уже завели боевую карусель с фашистскими «мессерами» наши краснозвездные «ястребки». Однако бомбардировщики все же добрались до переднего края нашей обороны. А когда пыль и дым от разрывов сотен авиабомб рассеялись, поля запестрели пятнами черных воронок. Прижатые к земле созревающие хлеба дымно горели.

Скоро воздушная разведка донесла, что из района Яковлева и Покровки выдвигается большая группа фашистских танков.

В 8 часов по всему фронту открыла огонь наша артиллерия. Полчаса она перепахивала землю на переднем крае противника, а завершили артподготовку массированным ударом гвардейские минометы. Нанесла удар по вражеским позициям и наша авиация.

Усаживаясь на своем сиденье и все время наблюдая из укрытия за полем боя, механик-водитель Рагозин сказал командиру своей машины:

— Теперь, товарищ лейтенант, очередь наша. Не подкачаем?

— Не подкачаем, механик, только люк закрой, ни к чему свой лоб под фашистскую пулю подставлять.

— Не могу, товарищ лейтенант; в этом проклятом аду с приоткрытым люком еле видно, куда едешь, а если закрою, я вас в первую же воронку посажу. Поле-то все в воронках, как шахматная доска в клетках. А нам с вами некогда в воронках отсиживаться.

В это время в наушниках командира танка прозвучал сигнал атаки. Сотни ревущих моторами и скрежещущих сталью бронированных машин вышли из укрытий и ринулись в атаку.

Скоро стальная волна наших танков схлестнулась с такой же мощной волной фашистских. Сразу на поле боя перемешались сотни танков и самоходок. Поле сражения оказалось узким, оно не давало возможности развернуться такой массе машин. Фашистские «тигры» горели под ударами более маневренных тридцатьчетверок. Выла, гудела, грохотала всесотрясающая буря, сотканная из огня и стальных осколков. Кажется, в воздухе, над полем боя, было тесно снарядам, их траектории переплетались с вычурной вязью пулеметных трасс. Тогда, когда из-за близости цели нельзя было стрелять, танки сшибались в страшном таране и останавливались на месте со сбитыми катками, разорванными гусеницами, с треснутыми бортами, горели. А их экипажи, выскочив из машин, сходились врукопашную.

Батальон майора Иванова с ходу вклинился в боевые порядки врага почти на 5 километров. Но созданная им брешь скоро закрылась за ним, и он на некоторое время остался окруженным. Однако танкисты не растерялись и с каждой минутой наращивали силу удара.

На поле невиданной доселе по своим масштабам танковой битвы то и дело вспыхивали, затухали и вновь вспыхивали скоротечные схватки.

В один из моментов, когда танк Рагозина, расправившись с минометной батареей, ринулся вперед, на него, вывернувшись из-за купы кустарника, набросилась «пантера». Ведя огонь из пушки и пулеметов, она быстро приближалась с правого борта. Ее снаряды, то ли из-за нервозности экипажа, то ли из-за высокой скорости самого танка, проходили мимо цели. Первым заметил опасность Рагозин. На полном ходу он резко остановил свою машину. Командир танка лейтенант Чернов не замедлил использовать обстановку, и через три секунды раздался выстрел. Второй выстрел последовал за первым еще через пару секунд. С расколотой башней «пантера» остановилась как загнанный конь. Из нее выскочил лишь один гитлеровец, который тотчас же был срезан пулеметной очередью.

Увлеченный боем экипаж не заметил надвигающейся опасности слева. А оттуда на большой скорости подходил средний фашистский танк. Рагозин заметил его только тогда, когда тот подошел совсем близко и сделал короткую остановку для выстрела.

— Гляди налево! — крикнул Рагозин командиру машины и рывком развернул свой танк носом к противнику, но тут же почувствовал сильный удар в правый борт: третий вражеский танк, доселе не замеченный ни Рагозиным, ни командиром, прошил стальной болванкой борт тридцатьчетверки. Пробив броню и топливный бак, болванка прошла в боевое отделение и на излете, рикошетируя от стенки, перебила руку лейтенанту Чернову, скользящим касательным ударом свалила заряжающего и, разбив кисть руки стрелка-радиста, окончательно «обессилев», упала в носовой части танка под ноги Рагозина.

В боевом отделении запахло соляркой и гарью, в моторном — показалось багровое пламя. Пробравшись в боевое отделение, Рагозин помог выбраться из люка командиру машины, потом вытолкнул тяжело раненного заряжающего, а когда помогал стрелку-радисту вылезти через передний люк, в боевом отделении уже вовсю бушевало пламя. Танк густо чадил.

Командир машины и стрелок-радист, помогая друг другу, добрались до находящейся вблизи глубокой воронки и нырнули в нее. Заряжающего Рагозин отнес туда на руках. С треском разорвав пергамент индивидуального пакета, он стал помогать товарищам перевязываться, обдумывая, как провести их через этот бушующий ад на пункт медицинской помощи, но тут услышал хрипловатый, но сильный голос:

— Товарищ старший сержант, комбат приказал осмотреть вон ту машину, что в воронке, — стараясь перекричать шум боя, доложил солдат, лежавший на краю воронки. На нем не было пояса и головного убора, выгоревшая гимнастерка разорвана от ворота до подола, а с грязного лица стекали капли пота.

«И связным достается», — подумал Рагозин, узнав в солдате посыльного комбата.

— Хорошо, лезь сюда, а то зашибут!

— Мне приказано обратно, к комбату. Он видел, как вас подбили.

— Ну ползи, браток. Доложи, что я сейчас, только пускай санитара пришлют, надо раненых подобрать.

— Санитаров обоих убило. Может, санинструктор подползет.

— Инструктор так инструктор, все едино. Давай.

После Иван Рагозин рассказывал: «Добрался я до того танка, что застрял в воронке, нырнул в открытый передний люк, смотрю: в танке два человека, и оба сильно контужены, лежат без движения. Осмотрелся, танк целый — ни пробоин, ни разрушений внутри. Только сверху на башне черное горелое пятно и вмятина с трещиной в командирском люке. Сообразил: снаряд или тяжелая мина прямо на башне разорвалась, двоих контузило, а остальные неизвестно где, верно, были ранены, но ушли: на закрылках люка механика-водителя — следы крови.

Попробовал двигатель — завелся со второй попытки, включил передачу, двинулся. Танк вылез из воронки свободно. Хотел я прямо к комбату подъехать, да вспомнил о своих ребятах, что в воронке остались, завернул к ним, принял всех на корму — и к комбату, а он приказывает:

— Там за посадками, в канавке, несколько „безлошадных“ танкистов, жми туда, подбери экипаж — и в бой. Если командиров машин там нет, сам пока справишься.

Подвалил я к посадкам, вижу, там человек пять танкистов. Передал я им своих раненых ребят для отправки в медпункт, подобрал из запасных старшину и сержанта. Старшина Назаров занял место командира, совсем откинув люк, а сержант заряжающим стал. Ну и двинули втроем. Жму я на высшей скорости туда, где наши фрицев мордуют. Увлекся, не вижу, что по сторонам делается. Слышу, Назаров наклонился ко мне и кричит:

— Товарищ старший сержант, немного правее за балкой два фашистских танка вроде на нас путь держат, кабы…

Глянул я в люк направо, вижу, „тигр“ и средний танк в балку спускаются. Нет, думаю, так не пойдет, ни к чему рисковать. Вынырнут из балки рядом — нам туго будет. Дай-ка я укроюсь в посадках, а как появятся из балочки, мы их по одному и перестукаем.