Писатель и бард Александр Галич, когда-то пел о молчальниках, которые вышли в начальники: «А молчальники вышли в начальники / Потому что молчание золото». В наши дни оказалось, что в начальники и элиту вышли демагоги. Вероятно, молчаливость полезное, но недостаточное условие для продвижения в начальники.

История страны шла своим чередом. Дружное одобрение морально-политического единства партии и народа сменилось борьбой с культом личности, затем с волюнтаризмом. Потом наступил застой и, наконец, грянули изменения.

Древние греки говорили, что все течет, все изменяется. Однако давно, когда меня принимали в октябрята, мне вручили суконную бордовую звездочку с металлическим значком в центре. На значке был изображен Вовочка. Знаете наверно: «Когда был Ленин маленький / С кудрявой головой…»? Я вспомнил об этом, увидев по телевизору красивую цветную детскую книжку-картинку. На обложке улыбался другой Вовочка, он тоже был маленьким. Стало быть, не все изменяется. Кое-что остается.

Давным-давно я сидел на профсоюзном собрании юридической консультации в Риге. Принимали в члены профсоюза очень старого адвоката по фамилии Зиемелис. Он должен был рассказать свою биографию и начал так: «Я родился так давно, что забыл, когда это было». Обнаружил чувство юмора и, вероятно, неуважение к общественным институтам великого государства, в котором он оказался вместе со своей Латвией.

Я тоже не помню, когда родился, но, конечно, знаю. Зато помню, как папа держал меня на ручках, и мы смотрели в большое, так называемое итальянское, окно на улицу. Зима, трескучий мороз, поток людей шел по Большой Никитской в сторону Красной площади. Мы хотели увидеть маму. Она пошла на прощание с Лениным, проявляя высокую гражданскую сознательность, хотя готовилась вскоре родить мою сестричку. Отец воздержался. Как я это запомнил? Не знаю, но думаю, что очень просто. Стало быть, такая память.

Потом я рос, развивался, учился, работал и женился в эпоху руководства страной гениальным другом всех народов, детей и даже физкультурников. Повзрослев, я некоторое время помогал преступникам попасть на скамью подсудимых, а через несколько лет защищал преступников в суде.

Вождь ушел в лучший мир, и настала эпоха «Кузькина мать», как однажды остроумно выразился новый вождь. Я сменил профессию и стал стараться обеспечивать победы наших шахматистов над представителями других стран, в первую очередь, капиталистических. Необходимо было доказывать превосходство нашей общественной формации над устаревшей, постепенно сходящей с исторической сцены. Временами отвлекался на писание недлинных сочинений, которые один очень ответственный товарищ – руководитель спорта в стране – критически назвал «Байки Бейлина». Мне показалось, что это была рекомендация: занимайся своими служебными обязанностями и не отвлекайся!

Настала эпоха «сиськи-масиськи» и «сосиски сраны». Шли годы, и я дослужился до персональной пенсии. Вскоре началась перестройка с ускорением, строительство коммунизма приостановили, персональных пенсионеров демократично уравняли с простыми смертными. Немного погодя решили восстановить эту бывшую несправедливость. Ведь хотя все равны, но все-таки некоторые равнее, и нашлись новые люди, достойные привилегий.

Для меня персональная пенсия имела главное преимущество: разрешала работать, получая в известных пределах зарплату. Однако природа делала свое, и выяснилось, что работать мне уже поздно. Вышло, что ничего я не потерял.

Я не слишком огорчился, что не смогу принять деятельного участия в перестройке, потому что жизненный опыт привел меня к мысли, что кто не сумел построить, тот уж наверняка не сумеет перестроить.

Закипела титаническая работа, начали ломать, хотеть, чтобы было лучше и получалось как всегда.

Классик проникновенно сказал: «Как хороши, как свежи были розы…». Не так уж хороши, но я тогда был гораздо моложе, хотя и поглупее. И неожиданно стал господином, а не каким-то товарищем.

Государственный голос Юрия Левитана, голос, вещавший о победах и вечной славе героям, отдавших жизнь за свободу и независимость нашей Родины, голос, который нравился почти всем, пророкотал, что у вождя народов появилось дыхание Чейн-Стокса.

Справедливости ради замечу, что я слышал от сестры об одном студенте философского факультета, которому этот голос решительно не нравился. «Похож на голос торжествующего осла», – говорил он. Этот студент плохо кончил.

Моя теща, опытный врач-невропатолог, кратко пояснила, что такое дыхание Чейн-Стокса. Выходило, что дело табак. И все же, когда прозвучала по радио последняя медицинская информация, я взволновался и немедленно поехал на работу, в юридическую консультацию. Она находилась как раз напротив Октябрьского зала Дома Союзов. В консультации собралось немало адвокатов. Такой день… По обычным дням бывало много меньше. Дежурные, да те, что назначили встречи клиентам.

На улице было людно. Стояла цепь милиционеров. Мы решили пройти в Колонный зал. Вперед пошли наши девушки. Милиционеры не устояли перед их улыбками и пропустили всю группу.

(Отвлекусь: тогда милиционеры были немного другими. Однажды, после того как мы в консультации отметили праздник, в моей машине «Победе», кроме меня оказалось еще шесть человек. Милиционер остановил, пожурил и посмеялся).

Гроб на каком-то постаменте стоял не горизонтально, а наклонно. Головная часть приподнята. Кто-то сказал, что это грузинский обычай. Не знаю. Траурная музыка и много-много цветов. Запах валерьянки. И какая-то неприбранность помещения. Мы прошли мимо гроба и покинули Колонный зал через главный вход. Вышли в Охотный ряд, и я заметил двух мужчин. По их одежде, по аккуратным траурным атласным повязкам на рукавах было видно, что они не рядовые граждане, а, как теперь говорят, из элиты. Их ухоженные лица выглядели озабоченными, но скорби я не заметил.

– Может быть, кое-кто даже доволен, – подумалось мне. Не так давно я слышал, что Сталин снял с должности заместителя генерального прокурора Мокичева. Бывшего директора нашего института. Будто бы он неправильно оценил так называемое мингрельское дело. Партбилет отобрали, но не посадили. Стал профессор работать скромным юрисконсультом в системе, где главным юристом был его бывший студент, мой товарищ. Мокичева вскоре после смерти Сталина в партии восстановили. Так что моя догадка была близка к истине.

Мой тесть, ученый, имевший к тому же немалый политический опыт, беспартийный, был встревожен и опечален.

Через несколько дней я прочитал в «Литературной газете» слова знаменитого Константина Симонова. Он написал, что в ближайшие пятьдесят лет задача советской литературы – создавать образ великого Вождя. Быть может, десятки орденов и премий привели его к такому выводу? Бытие все-таки определяет сознание.

Утром того достопамятного дня не приходило в голову, что будет жуткая Ходынка, что раздавят насмерть сотни людей. Да как же ей было не случиться, этой страшной тризне?! Позже говорили, что Колонный зал в сутки мог пропустить не более полутора сотен тысяч человек, а двинулось в несколько раз больше. Не заметно было мудрости направляющей и куда-то ведущей партии.

Один мой знакомый отбывал в то время срок в лагере. Он получил по решению так называемого особого совещания пять лет. Вскоре после смерти Сталина его освободили по амнистии. Рассказал, что заключенные реагировали спокойнее, чем свободные. Кое-кто говорил: «Умер Максим, ну и х… с ним».

Окончилась странная эпоха. Началась другая…

В Московскую городскую коллегию адвокатов было нелегко попасть. Редко кто оставлял ее добровольно. Однако почти через семь лет я попросил освободить меня от обязанностей адвоката, хотя работал в престижной юридической консультации, в окружении интересных коллег. Для такого решения были две причины.